Till the end of line...
Глава 5
В течение следующей недели Ремус трижды заставал Северуса ночью у входной двери. По его собственной просьбе Ремус проверил его всеми пришедшими на ум чарами, но никаких проклятий не обнаружил. В результате ни один из них не хотел ложиться спать, и они все спорили о том, что же делать. По мнению Северуса, Ремусу следовало просто запереть его в комнате на ночь, но тот отказывался, считая подобные меры опасными и непрактичными.
— Мне кажется, у нас есть только один выход.
— Люпин... — начал Северус с угрозой в голосе.
Тревога и насморк взяли свое, и Ремус огрызнулся:
— Выбирай: или ты спишь в моей кровати, или рискуешь рано или поздно оказаться в Азкабане. Если предпочтешь второе — я пойму.
Северус, не отрываясь, смотрел на него, потом развернулся и отправился наверх, не сказав ни слова. Ремус решил, что разговор на этом закончен, но на лестнице снова послышался шум, и вскоре Северус вернулся вместе с одеялом и подушкой. Совершенно проигнорировав самого Ремуса, он прошел мимо него в комнату и скинул ношу на кровать.
— Я... э... Наверное, мне лучше спать с краю, — неуверенно предложил Ремус.
Вечером, когда он уже ложился, у него мелькнула мысль, что он не спал в одной постели ни с кем, кроме Тонкс — и то больше года назад. Закутанная в одеяло фигура на другой половине кровати привлекала его внимание, он чувствовал себя мотыльком, кружащимся вокруг горящей свечи, каждое шевеление матраса, даже самое незаметное, отдавалось волнами во всем теле. Северус упрямо лежал, повернувшись к нему спиной, хотя наверняка чувствовал, что Ремус тоже не спит. Так они и бодрствовали, час за часом, слушая легкое дыхание друг друга, на странной границе между облегчением и напряжением от близости.
Перед самым рассветом усталость все-таки взяла свое. Ремус плыл между сном и бодрствованием, пока не почувствовал, как Северус встает.
— А ты точно проснулся? — пробормотал он в подушку.
Северус усмехнулся в ответ, так что Ремус решил, что тот действует вполне сознательно. Но он все-таки выпростал руку из-под одеяла и взял с ночного столика карту — на ней было видно, что Северус пошел не к выходу, а на кухню, пробыл там минут пятнадцать и отправился обратно. Ремус решил, что идет он к себе на третий этаж, так что едва успел спрятать карту, когда Северус вошел с двумя чашками кофе и утренней газетой. Протянув вторую чашку Ремусу, он уселся с газетой в стоящее в углу кресло.
Картина была такой мирной, что Ремус, прихлебывая кофе и просматривая заголовки на первой полосе, совсем расслабился и вздрогнул, когда Северус вдруг заговорил:
— Когда ты говорил, что Блэк... Что ты подозреваешь, что он здесь и контролирует дом — ты имел в виду, он здесь из-за меня?
Это, собственно, не было вопросом, так что Ремус, промокая пролитый на рубашку кофе, счел за лучшее промолчать. Если бы он произнес это вслух, показалось бы, что он обвиняет Северуса. Северус истолковал его молчание по-своему.
— Но почему? — спросил он, наконец отрываясь от газеты и встречаясь взглядом с Ремусом.
Было бы так просто сказать, что Сириус все еще винил Северуса в собственной смерти или по меньшей мере в том, что тот недостаточно помог тогда Гарри. Он мог бы еще вспомнить их старую вражду... Вместо этого он произнес:
— На самом деле я думаю, что это из-за меня.
Рука, листающая страницы, замерла, а Ремус продолжил, уткнувшись в чашку:
— Мне кажется, он пытается меня защитить. От тебя.
— Доводя меня до нервного срыва и лишив тебя лекарства? Хотя... Да, это похоже на Блэка!
Ремус не совсем это имел в виду, и, возможно, оба это знали, но он решил не уточнять.
— Я не говорю, что он делает это все специально. Это... не знаю... что-то просто осталось здесь. Как эхо.
— Эхо, — тускло отозвался Северус.
Ремус дернул плечом:
— Даже если не считать последний год, Сириус провел в этом доме много несчастливых лет. Может быть, в таких случаях остается... что-то вроде воспоминания.
Его отец в свое время очень интересовался всякими нечеловеческими магическими существами, вроде духов и полтергейстов, и Ремус твердо усвоил: их нельзя путать с настоящими привидениями умерших. Но он знал и о пограничных случаях, которые не относились ни к тем, ни к другим, но все же были чем-то большим, чем просто сгустки магии.
— Если по-твоему несчастливого детства достаточно, во всяком случае мне не приходится больше опасаться, что часть меня будет вечно бродить в тупике Прядильщиков, — пробормотал Северус.
— В каком смысле?
— Мне сказали, мой дом сгорел летом.
Это было сказано безо всякого выражения, просто констатация факта, но Ремус вспомнил слова Нарциссы месяц назад — о доме и о том, что Министерство не было их самой большой проблемой...
— Ты имеешь в виду — его cожгли?
Губы Северуса дернулись в холодной усмешке. Он показал на разворот, где повествовалось о последних задержаниях:
— Хотя газеты и утверждают обратное, некоторые из сторонников Темного Лорда до сих пор на свободе. Как ты понимаешь, наверное, я не пользуюсь у них особой популярностью.
После этих слов Северус, очевидно, счел тему исчерпанной и закрылся газетой. Ремус растерянно крутил чашку с остатками кофе; снова, уже в который раз, он чувствовал, что должен что-то сказать, но никак не мог придумать ничего подходящего. Он допил остывший кофе, проглотив вместе с ним так и не произнесенные слова.
В тот же вечер он побывал в Мунго. На этот раз он решил позаботиться обо всем заранее и без проблем получил месячную порцию волчьелычного зелья. Возле стойки регистратуры околачивалось несколько посетителей, одетых в слегка потрепанные мантии, кое с кем он был даже знаком. Они поболтали о всяких пустяках, но когда его принялись поздравлять с полученной наградой, Ремус быстро придумал подходящую причину, чтобы уйти.
Вместо того, чтобы аппарировать прямо на Гриммо, он отправился на север. Вспомнить адрес, который он мельком слышал много лет назад, удалось далеко не сразу, но годы, проведенные в бесконечных странствиях, научили его запоминать названия мест и благословили умением хорошо ориентироваться на местности.
Пока он брел по незнакомому городу, пошел снег. Хотя торчавшая на горизонте фабричная труба не извергала дым, падавшие на щеки снежинки казались тяжелыми и грязными; забытые на одинокой веревке простыни давно уже превратились в серые тряпки. Река, проглядывающая сквозь ряды одинаковых кирпичных домов, заледенела, но даже сквозь лед пробивался ее едкий запах, от которого воздух в легких казался кислым. Откуда-то издалека доносилось эхо одиноких шагов, однако он никого не встретил, если не считать наблюдавшей за ним из окна киоска женщины, но и она быстро опустила жалюзи.
В конце концов, найти дом Северуса оказалось несложно. Дом находился в конце длинной улицы, так что было заметно издалека, какая судьба его постигла. Даже если у Ремуса были какие-то смутные надежды спасти что-то из руин, они быстро развеялись по мере приближения к пожарищу.
Пожар был быстрым и беспощадным. Под ботинками хрустело стекло, видимо, выбитое из окон взрывной волной. Наполовину обрушившаяся внутрь крыша доходила почти до первого этажа, почерневшая дверь болталась на одной петле.. Железный желоб на стене искривился от жара и теперь выпирал на останках дома, как выгнувшийся от боли позвоночник. Хотя Ремус уже знал, что случилось с домом, его было легко выделить из множества похожих: на обугленной стене кто-то написал красной краской, и зачарованная надпись эта пережила пламя. «ПРЕДАТЕЛЬ!»
Только сейчас, в этом злобном захолустье, Ремус в первый раз понял, что Северус действительно потерял все. Даже если суд снял бы с него все обвинения — у него больше не было ни работы, дававшей крышу над головой, ни дома, разрушенного и опозоренного. Само имя его оказалось измарано в грязи: для одних он был сомнительным перебежчиком, для других — худшим из предателей. Смешно. Ремусу потребовалось добраться до Коукворта, чтобы понять то, что Северус ясно сказал на последнем суде... У него не было никого. Никого.
Одиночество и необходимость начинать жизнь сначала были слишком знакомы Ремусу. Он мог понять Северуса как никто другой, и все же... Бросив на дом последний взгляд, он перенесся обратно в Лондон, в дом на площади Гриммо.
Он стряхнул в прихожей перепачканные ботинки и сразу направился на кухню — умываться. Кран дрожал, жалобно стонал и кашлял привычно холодной водой, но Ремус ощущал себя благодарным даже за незначительные удобства, которые его окружали, за дом, так ревниво охраняющий свои секреты, и за все, что в этом доме происходило.
После недолгих поисков он нашел Северуса в теплице — тот пересаживал уже основательно подросшие кустики какого-то растения в горшочки побольше и не сразу заметил, что Ремус стоит в дверях и смотрит на него.
— Что? — спросил Северус раздраженно, но в голосе было больше удивления, чем чего-то еще.
— Ничего, — покладисто ответил Ремус, рассматривая горшки, которые окружали стоящего между ними на коленях Северуса, словно маленькие планеты. Его все еще беспокоила та же мысль, которая пришла к нему в тупике Прядильщиков и никак не могла его отпустить: что без войны, без смерти, без потерь, когда казалось, что из легких пропал весь воздух или из мира все краски, без украденного у них обоих детства — они, наверное, не были бы сейчас здесь. Казалось неправильным чувствовать себя счастливым из-за чего-то, к чему привела бесконечная цепь несчастий, от их раннего детства до сегодняшнего дня... И все же, после всего, что было, в этом странном доме, надежда робко пробивалась наружу, как ростки из крохотного горшочка, которые сейчас уже тянулись вверх в поисках тепла и света.
* * *
Ночей, проведенных в одной постели, при всей их очевидной невинности, оказалось достаточно, чтобы воображение Ремуса начало работать. К нему вернулись те же фантазии, которые иногда приходили в школе — окрашенные жгучим стыдом обрывки снов и липкие простыни по утрам. Друзья, возможно, приняли его «ежемесячную проблему», но уже тогда он понимал, что существовали куда худшие — с их точки зрения — вещи, и неуместные мечты о враге их четверки, безусловно, входили в этот список.
После окончания школы Ремус брал от жизни немного радости там и тогда, когда мог, и многие из его ночных встреч вряд ли выдержали бы дневной свет, независимо от того, какого пола был партнер. Даже если ему удавалось провести несколько ночей в одной постели, рано или поздно все равно приходилось идти дальше.
Потом началась вторая война и появилась Тонкс. А теперь... теперь...
За день до следующего полнолуния Ремус был в душе на первом этаже, когда сверху донесся звон разбитого стекла. Он быстро закрыл воду, завернулся в полотенце и бросился наверх, где нашел в теплице ругающегося Северуса. Раковина и все вокруг нее было усыпано битым стеклом и забрызгано кровью.
— Что случилось?
Северус показал ему окровавленные руки, из которых кое-где все еще торчали осколки:
— Не знаю... Наверное, отвлекся в решающий момент.
Ремус усадил его на крышку унитаза, прислонился к ванне, стараясь не повредить грибные плантации, и принялся вытаскивать стекла и, как мог, залечивать раны.
— Наверное?
Северус скривился, скорее от раздражения, чем от боли. Все его существо, словно тусклый свет, просто излучало усталость, .
— Да. Я... не знаю.
— Не знаешь или не помнишь?
— Не помню.
Преодолев слабое сопротивление, Ремус расстегнул рукава рубашки и завернул их, чтобы убедиться, что стекла остались только в ладонях. Но его пальцы тут же замерли, и он застыл, не в силах оторвать взгляда от худого предплечья. Не задумываясь, он провел большим пальцем по Темной метке, выделявшейся на бледной коже. Северус вздрогнул, но не убрал руки.
— Забавно, — сказал Ремус вслух. — Я почему-то думал, что они все уже исчезли...
— Наверное, некоторые метки не исчезают, — тихо ответил Северус.
Что-то в его тоне заставило Ремуса осознать, в первый раз после того, как он ворвался в теплицу, что он почти обнажен. Им обоим были сейчас хорошо видны его собственные метки — идущие вдоль ребер старые следы зубов и когтей, которые все эти годы росли и менялись вместе с ним. Северус откровенно разглядывал шрамы, а Ремус лихорадочно искал в его взгляде отвращение — и не находил. Они были совсем рядом, все еще держась за руки... А потом, не давая себе возможности передумать, Ремус наклонился и поцеловал Северуса.
Поцелуй был коротким, потом их взгляды снова встретились. Северус смотрел так, словно... Ремус никак не мог понять, как, поэтому просто принялся сосредоточенно расправлять и застегивать рукава его рубашки. Закончив, он еще раз вытер руки Северуса влажным полотенцем. Все это время Ремус постоянно чувствовал на коже тяжелый взгляд, но делал вид, что ничего не замечает.
Оказав первую помощь, он помог убрать в ванной и починил то, что смог. Северус все так же молча следил за ним, и только когда Ремус направился к выходу, остановил его, резко поймав за руку.
— Спасибо.
Ремус кивнул и вышел из ванной. Доставая одежду из шкафа в соседней комнате, он случайно взглянул в зеркало и сам удивился глупой счастливой улыбке на собственном лице, которая казалось совершенно неуместной на фоне темных стен.
* * *
— И я буду смотреть на карту всю ночь, понятно? Так что даже и не думай идти в сторону прихожей, если не хочешь, чтобы я тебя за шкирку приволок обратно!
Северус, стоящий у двери скрестив руки на груди, закатил глаза, но спорить не стал. В те несколько ночей, что они спали вместе, сомнабулизм не повторялся, но уверенности, что странные похождения Северуса прекратились насовсем, все же не было. В качестве меры предосторожности Ремус наложил сильные запирающие чары на парадную дверь и на дверь в кухне, ведущую на задний двор, но на самом деле он больше всего боялся, что из-за своей хронической усталости Северус попросту сломает себе шею, полетев с лестницы. Еще месяц назад мысль о подобной неловкости казалась просто смешной, но следы от вчерашнего странного происшествия еще украшали кисти рук Северуса, так что осторожность не помешает.
До восхода луны оставался всего час, но, приняв на этот раз приготовленное по всем правилам волчьелычное зелье, Ремус воспринимал ее зов как другие воспринимают приближающуюся грозу — что-то, что знакомым образом происходило вне его, вокруг, а не вырывалось наружу откуда-то из темной глубины сознания.
Когда луна вошла в силу, он привычно выпустил зверя наружу и свернулся на кровати, так, что расстеленная на полу карта была у него перед глазами. Ночь медленно ползла к утру, и постепенно человеческое сознание отступило, задремав, и только волк час за часом с собачьей преданностью следил за передвигающейся по дому одинокой черной точкой.
Утреннее солнце умирающего ноября в очередной раз сыграло с ним шутку, и прежде чем он успел осознать, день уже перевалил за середину. Ремус очнулся от того, что поверх его голого и измотанного человеческого тела опустилось что-то мягкое. Это что-то оказалось банным халатом, но прежде чем он смог открыть глаза и понять, что происходит, комната была уже пуста. Он заметил только приоткрытую дверь в коридор, да на полу, возле карты, стояла чашка с чаем, над которой поднимался пар.
Скривившись, он потянулся за чашкой и жадно выпил. Вместо знакомого аромата чая на языке остался странный, но приятный вкус трав, и прислушавшись к себе, Ремус почувствовал, что боль постепенно ушла, как будто все его тело погрузили в теплую ванну.
Глава 6
Приближался декабрь. От Гарри пришло письмо, где он сообщал, что приедет на каникулы за неделю до Рождества, и подробно рассказывал о времяпровождении своих товарищей по учебе. За завтраком Ремус прочитал отрывки из письма вслух, и они с Северусом согласно решили, что первым местом, на которое будущим хранителям закона и порядка надлежало обратить самое пристальное внимание, было само учебное заведение.
Ни один из них не упоминал случившийся несколько дней назад поцелуй, но Ремусу все время казалось, что оба о нем думают и память о случившемся окрашивает их поступки. Они могли валяться на кровати и играть в шахматы, или сидеть за одним столом и читать старинные рукописи, через вычурный шрифт которых с трудом пробирался даже Северус, привыкший разбирать каракули бесчисленных учеников. Они сидели ближе, общались свободнее, и временами сцеплялись на мгновение взглядами, прежде чем смущенно отвернуться и посмотреть в сторону.
Все его прошлые обломки отношений были полны спешки или предчувствия скорой гибели. Во время войны, когда каждый миг мог стать последним, не было времени для раздумий и колебаний. Именно страх потерять ее заставил его в свое время так отчаянно цепляться за Тонкс несмотря на все сомнения, пока он не понял, что они хотят от будущего совсем разного. Но сейчас войны закончились, будущее казалось длинной дорогой, но в нем крылась неуверенность — совсем другая, непохожая на порожденное постоянной борьбой томление плоти. Настало время двигаться не спеша и бояться не близкой смерти, а чего-то иного.
За минувшую осень мир Ремуса сузился, сжался до размеров микроскопической вселенной дома на Гриммо, 12, так что он сначала никак не мог понять, откуда доносится странный звон, от которого мелко дрожат хрустальные подвески на люстрах. В конце концов он сообразил, что это всего лишь дверной звонок, и пошел открывать. На обледеневшем пороге стоял Невилл Лонгботтом, который ответил на его удивленное приветствие напряженной улыбкой.
— Я знаю, нужно было отправить сову, но я как-то случайно решил. И Гарри в последнем письме упоминал, что вы теперь живете здесь... — Невилл замолчал, перевел дух и снова улыбнулся, на этот раз увереннее: — То есть... Добрый день. Можно я войду? Я ненадолго.
Пробормотав что-то утвердительное, Ремус жестом пригласил Невилла идти за ним. Они прошли через холл, мимо лестницы, где вывешенные на стене головы эльфов проводили их остекленевшими глазами. Внизу в кухне он помог развесить у камина промокшую от снега одежду. Невилл с интересом поглядывал в сторону сложенной в углу зельеварческой утвари, но ничего не говорил.
Пока Ремус ставил чайник, Невилл осматривал дом. Наконец тот негромко присвистнул:
— Интересный дом. У бабушки тоже часто кажется, что ты вроде как в музее, но по сравнению с этим — там пятизвездочный отель. Тут, наверное, и тени своей пугаешься.
После всего, что произошло в последнее время, Ремус, в общем-то, должен был признать справедливость этих слов. Но не мог. Да, дом на Гриммо был домом с привидениями, в прямом смысле, однако каким-то необъяснимым образом он ощущал себя здесь по-настоящему живым, впервые за долгое время. У Ремуса были свои подозрения, но сейчас ему вдруг захотелось защитить старый особняк от нападок постороннего.
— Я жил в местах намного хуже этого, — негромко произнес он.
Невилл явно понял намек и смутился. Когда он снова заговорил, Ремусу показалось, что тому стоит немалого труда не назвать его «профессор Люпин».
— Я... хм... я собирался подавать весной документы в Академию Гербологии. Они принимают всего несколько студентов каждый год, там очень строгий отбор... А у меня, как понимаете, даже школьного аттестата толком нет, так что шансов маловато, честно говоря. Профессор Спра... то есть Помона обещала написать мне рекомендацию, но я сегодня вдруг подумал: хуже все равно не будет, если вы тоже напишете... То есть, если вас не затруднит.
Ремус удивленно моргнул. Невилл покраснел, замялся и пробормотал:
— Ну, я просто подумал. Вам совсем не обязательно... — но Ремус рассмеялся, и тот сконфуженно замолчал.
— Я с удовольствием напишу рекомендацию, если ты считаешь, что она принесет тебе пользу, — тепло пообещал Ремус, подумав, что наконец-то появился подходящий повод упомянуть полученный орден.
Невилл облегченно выдохнул и принялся, слегка запинаясь, горячо благодарить, но Ремус только отмахнулся. Трудно было поверить, что есть люди — вот как Гарри, а теперь Невилл — по мнению которых их роли в победе над Волдемортом совершенно недостаточно для поступления куда угодно. Наверное, на других факультетах уделяли больше внимания написанию своих резюме...
Когда официальная часть была закончена, они немного поболтали, в основном о будущей учебе Невилла, но потом разговор свернул к тому, что их больше всего объединяло — к войне. Ремус и раньше часто замечал, что пережитое делает людей резкими, грубыми и жесткими — вплоть до жестокости, и Невилл не был исключением. То, как он рассказывал о проведенном под властью Кэрроу годе и о самой последней битве, напомнило о Сириусе. Тот тоже говорил о побеге из Азкабана и остальных своих приключениях так, со странным оттенком похвальбы и ностальгии. Невилл так явно гордился собой и до сих пор украшавшим щеку шрамом, и Ремус прекрасно его понимал и тоже гордился, но в то же время... В то же время он был рад, что у Невилла теперь была теперь его гербология, увлечение, требующее терпения и определенной нежности. Ремус уже видел, как легко потерять себя в отчаянной и безответственной храбрости, и не хотел, чтобы история повторилась.
— Я сожалею о Тонкс, — осторожно сказал Невилл, когда Ремус налил ему вторую чашку. Он уже говорил это на похоронах, но тогда слова затерялись в море соболезнований. — Если бы не она, нам с Джинни туго бы пришлось тогда, на мосту.
— Спасибо, — выдавил Ремус. — Мы... мы уже не были вместе в то время. Когда она умерла.
Невилл явно удивился, но потом понимающе кивнул, как будто эта информация помогла ему наконец понять то, что беспокоило его уже давно. Он тактично сменил тему и принялся рассказывать, как его бесчисленные родичи отнеслись к майским событиям:
— А двоюродный дедушка Элджи — он почетный член Клуба игры в поло на гиппогрифах — не устает расхваливать меня на собраниях. Он все пытается свести меня со всеми внучками своих приятелей по клубу, говорит, что Гарри всего лишь помог мне победить Волдеморта и называет меня «Истинным наследником Гриффиндора». Ну то есть... я и правда в конце концов достал тогда меч из шляпы, но...
— В конце концов? — перебил Ремус.
В первый раз за весь разговор Невилл стал похож на скромного, неуклюжего и запуганного мальчишку, который стоял когда-то перед шкафом в ожидании боггарта.
— Ну... бабушка часто повторяла, что меня не туда распределили... Да я и сам в это верил, честно говоря. Но тогда — мы ведь все думали, что Гарри мертв, и... нужно было просто продолжать.
Ремус мысленно испустил вздох, который должен был сотрясти стены дома, а вслух сказал, стараясь изо всех сил быть деликатным:
— Это только моя точка зрения, но смелость, как мне кажется, бывает разной. Кто-то может назвать смелостью то, что у человека хватает сил изо дня в день ходить на занятия, хотя он учится медленнее, чем другие. Или то, что он не обозлился, хотя его самого постоянно унижают.
Невилл долго смотрел на него, а потом выпалил:
— Вот почему вы всегда будете моим самым любимым учителем!
Поняв, что именно он выдал, Невилл снова покраснел, но оба тут же разразились смехом, отбрасывая неловкость. Отсмеявшись, Невилл сказал задумчиво:
— На самом деле директор Дамблдор сказал как-то давно почти то же самое. Он сказал, что иногда настоящая смелость заключается в противостоянии не врагам, а друзьям, если ты считаешь, что они неправы.
Ледяная рука словно сжала все внутри, чувство вины почти вывернуло Ремуса наизнанку, он попытался что-то ответить, но в тот же миг с лестницы донеслись знакомые, зловеще неторопливые шаги.
Невилл сидел лицом к двери, и Ремус увидел, как изменилось его лицо, когда он понял, кто вошел в кухню. Он и сам, погрузившись в беседу о прошлом, на какое-то время совершенно выпал из настоящего и забыл, что в доме они не одни. Судя по выражению Невилла, Гарри не говорил тому, кто живет в доме помимо Ремуса.
Северус проскользнул в кухню и прислонился к ближайшему шкафу, скрестив руки на груди.
— О, не обращайте на меня внимания! — сказал он, язвительно ухмыляясь.
Лицо Невилла оставалось неподвижным, но Ремус заметил, как лежащая на столе рука сжалась в кулак.
— Мы просто разговаривали, — он попытался разрядить обстановку и заодно объяснить Невиллу в общих чертах, что происходит: — Северус живет здесь какое-то время... по просьбе Гарри.
Но Северус явно не собирался так просто оставить все как есть.
— Насколько я понял, вы обсуждали действия Альбуса. А ты знал, Люпин, — собственная фамилия неприятно резанула слух, — он ведь как-то осмелился заявить, что меня тоже распределили неправильно. И если в нас всех троих по мнению Альбуса есть что-то от данного факультета, это дает нам... я бы сказал, любопытную картину гриффиндорцев, правда?
У Ремуса закружилась голова от всех тех намеков, которые Северус вложил в свои слова. В то же время он не мог не думать, как долго Северус слушал их разговор, прежде чем удостоить их своего общества. Невилл решил выйти из неловкого положения привычным путем. Он отставил недопитую чашку, поднялся и пошел за висящей у камина мантией.
— Мне пора, — бросил он через плечо, обращаясь только к Ремусу. — Если бы вы смогли в ближайшую неделю-две отправить рекомендацию с совой, я...
Глаза Северуса злобно блеснули:
— На вашем месте я бы так не беспокоился, Лонгботтом. Любое учебное заведение, оставшееся без Поттера, будет только счастливо заполучить вас в качестве, так сказать, утешительного приза. Несмотря на всю вашу некомпетентность.
Невилл ничего не ответил. Не попрощавшись, он кинулся вверх по ступенькам и скрылся из виду. Где-то наверху яростно хлопнула дверь, а потом снова наступила тишина, плотная, как деготь. Ремус почувствовал, как внутри закипает злость, словно заполняя собой часть его тела, и к ней примешивалось тяжелое, стыдное, унижающее разочарование.
— И зачем тебе понадобилось это сделать?
— Потому что,в отличие от тебя, я не привык врать бывшим ученикам про их таланты... точнее, отсутствие таковых! — и Северус исчез вслед за Невиллом.
Ремус собрал чашки и швырнул их в раковину. Хрупкий фарфор не выдержал и разлетелся на куски. Мелкие осколки тут же исчезли в водостоке, и починить чашки было уже нельзя... Ремус прислонился к шкафу над раковиной и смотрел на дело своих рук. По привычке он достал те же чашки, из которых они пили с Северусом; ручка в форме змеи на одной из них даже слегка потерлась от постоянного использования. Шкафы на кухне ломились от посуды, но именно эти две разбитые чашки в тот момент казались невосполнимой потерей.
Этой ночью Северус не пришел спать в его постель. Ремус обошелся тем, что открыл карту и убедился — тот в своей комнате, а потом повторил процедуру утром. За два следующих дня они не столкнулись ни разу: он не слышал шагов наверху и не заметил никаких следов появления Северуса на кухне. Внезапное одиночество снова открыло истинное лицо дома — оно выглянуло из-под лживой оболочки, как плесень из-под отстающих от стены обоев. Холода в том году наступили раньше обычного, и заледеневшие стены издавали странные глухие звуки, когда Ремус неприкаянно бродил по ставшим вдруг чужими комнатам.
Вечером третьего дня карта показала, что Северус все еще в своей комнате на третьем этаже, но когда Ремус ближе к полуночи вошел к себе спальню, он с удивлением и страхом обнаружил, что там кто-то был. Он уже успел достать палочку, прежде чем разглядел в темноте свернувшуюся на кровати фигуру.
Ремус направил палочку на лампу, стоящую на прикроватном столике. Северус скривился, заморгал и попытался отодвинуться от внезапного света. Подойдя ближе к кровати, Ремус заметил, что его лицо выглядело более изможденным, чем когда-либо, кожа была бледной и почти прозрачной. Внезапная тревога охватила его, прогоняя раздражение и злость.
Прежде чем Ремус успел что-либо сказать, Северус прошептал:
— Я не знаю, что заставило меня наговорить это Лонгботтому.
Ремус удивленно нахмурился:
— Ты и не скрывал, что он никогда не был твоим любимым учеником.
Звук, вырвавшийся у Северуса, скорее напоминал кашель, чем согласие.
— Но это совсем другое! Какое мне дело до того, что этот растяпа решил посвятить жизнь возне с травками? Лишь бы держался от меня подальше!
— И говоря «растяпа», ты имеешь в виду...
— Что ты хочешь услышать? — проскрежетал Северус. — Что, несмотря ни на что, Лонгботтом стал героем всей Британии? Что мальчишка, который не знал, какой стороной ставят котел на огонь, смог то, чего не смог я? Бороться с Кэрроу, а в конце еще и прикончить эту проклятую змею!
— Северус... — Ремус осторожно протянул к нему руку, но Северус его оттолкнул и с трудом приподнялся на подушках, пытаясь устроиться поудобнее. Только сейчас Ремус заметил, что все худое тело дрожит, словно в лихорадке, но сам Северус, не обращая на это внимания, продолжил низким горячечным голосом:
— Знаешь, когда Поттер с друзьями тогда ушли, я несколько часов провалялся на полу в хижине. И все думал — какого черта я вообще принял этот сраный безоар? Я выполнил то, что велел мне Альбус, и его по большому счету никогда не интересовало, что станет со мной, когда моя роль в миссии Поттера будет сыграна. Знаешь, почему? Потому что это было уже неважно!
Ремус замер, пытаясь осмыслить резкие, полные боли слова. Хотя напрямую это не прозвучало, мысль Северуса была ему ясна: зачем спасать никому не нужную жизнь? Существование, которое и жизнью-то назвать сложно? Визжащая хижина была далеко, но здесь, в холодном сумраке дома на Гриммо, витала ее тень, которую Северус так и не смог оставить в прошлом.
Не в силах пошевелиться, Ремус смотрел, как дрожащая рука поднялась к груди. Северус царапал сквозь рубашку кожу над ключицей. Он заметил его несколько недель назад — подсознательный жест, который повторялся, когда Северус был раздражен или просто устал, вот и все, Ремус и не думал об этом. Однако сейчас пальцы как будто пытались что-то сорвать, отодрать от кожи, они как будто...
— Что ты... — начал было Северус, но Ремус просто откинул его руку в сторону, не обращая внимания на слабое сопротивление, и стал расстегивать рубашку. Дойдя до груди, он остановился и откинул ткань в сторону.
Ремус видел шрамы Артура Уизли, оставленные Нагини — целителям удалось залечить их до тонких розовых едва заметных ниточек. Нижняя часть шеи Северуса была покрыта большими, влажными багровыми шрамами, а кожа вокруг них вздулась болезненно-желтыми волдырями. Чуткий нос Ремуса уловил легкий запах гноя.
— Это... яд! Ты все еще отравлен! — ахнул он.
Это объясняло все! Он вспомнил происходившее в доме, от хождения во сне до пропавшего аппетита, и странные слуховые галлюцинации, и поступки, которых Северус сам не помнил. Даже такие мелочи, как чувствительность к холоду и стремление проводить как можно больше времени в жаркой теплице, вписывались в картину.
— Наверное... наверное, целители думали, что вылечили тебя, но воспаление все еще идет, — он торопился, запинался, слова теснились на языке, не успевая друг за другом. — Нагини была не просто змеей! Так что... разве не логично, что ее укус может вызвать такие последствия? Как воздействие крестража! Понимаешь? Ты понимаешь?
Северус медленно моргнул несколько раз, потом, словно в первый раз, посмотрел на свою изуродованную кожу.
— То есть два дня назад с Лонгботтомом...
— Это могло быть что-то вроде эха — ты же сам сказал, именно Лонгботтом убил Нагини.
Северус все смотрел на место укуса, словно не видя его, потом рассмеялся. Смех зародился где-то за выпирающими ребрами и сорвался с губ, заставив Ремуса содрогнуться.
— Все это время мы думали, что тут пакостит Блэк, — гримаса на лице Северуса придавала ему совершенно безумный вид, — а оказалось, это я! Всего лишь я... План Полукровок... Он не мог ничего показать нам! Даже если бы хотел.
Понимание пришло мгновенно — Северус ошибался. Ремус вспомнил все те случаи, когда думал, что карта просто не срабатывает, например, когда Северус первый раз ходил во сне и его имя было окружено волнистыми линиями, которые он тогда принял просто за пятна. Он жил в доме одного из тех редких людей, которые понимали парселтанг, и все равно не узнал его на бумаге.
Решив, что сейчас не время все это выяснять, он быстро сказал:
— Надо подумать, как привести тебя в порядок. Я могу обратиться в Мунго, пусть пришлют кого-нибудь! А утром мы напишем в Министерство, потребуем разрешение на перемещение в больницу. Но сначала... Ты должен пообещать мне кое-что! — Северус изумленно уставился на него, и он продолжил: — Пожалуйста. Обещай, что постараешься выздороветь!
Северус вздрогнул. Ладонь Ремуса все еще лежала на его с хрипом вздымавшейся груди, но теперь потянул на себя рубашку, закрывая рану и заставляя убрать руку.
— Почему? — спросил он едва слышно.
— Потому что я не верю, что лечение поможет, если ты сам этого не захочешь.
Они смотрели друг на друга в тяжелом душном молчании. Ремус как будто чувствовал в теле Северуса тьму, которая в первый раз подняла голову и расчетливо смотрела на него из глубины черных глаз.
«Знаешь, когда Поттер с друзьями тогда ушли, я несколько часов провалялся на полу в хижине. И все думал — какого черта я вообще принял этот сраный безоар?»
Хотя Ремус сгорал от желания назвать тысячу причин для них двоих, он знал, что все это будет исходить только от него, это были его желания и чувства, которые он уже показал, как мог — словами и поступками. Он больше не искал с надеждой несущих смерть воронов, но искал ли их Северус? Ремус дал ему понять, что существует еще одна возможность, второй шанс для них обоих, и все, что от Северуса требовалось — просто ухватиться за протянутую руку. Жизнь открыла ему одну простую истину: иногда человек сам должен принять решение, сражаться ему или нет, и чтобы победить поселившегося в собственном теле врага, Северус должен был хотеть этого.
После целой вечности тишины плечи Северуса наконец расслабились. Глубоко вздохнув, он откинулся на подушки и пробурчал, обращаясь к лепнине на потолке:
— Ну хорошо, хорошо. Только смотри, чтобы это был специалист по ядам, а не какой-нибудь стажер, иначе я за последствия не отвечаю!
Глава 7
Ремус уже давно стоял у ворот и ждал, пока Андромеда наконец появится. Они не виделись с мая, изредка обмениваясь письмами, так что Ремус очень удивился, получив согласный ответ на свое посланное под влиянием минутного порыва приглашение. Еще больше он удивился, когда Андромеда обняла его, и они вместе отправились к своей цели.
Ремус был здесь в последний раз весной, когда на затенявших маленькое кладбище разросшихся липах только пробивались листья, а сейчас обнаженные деревья дрожали на холодном ветру. То тут, то там в снегу были протоптаны узкие тропинки между могилами, и Ремус шел впереди, пока они не дошли до нужного надгробья. Тонкс была похоронена рядом с отцом, а возле них спали вечным сном поколения их предков.
Андромеда наклонилась, чтобы смахнуть снег с могильной надписи затянутой в перчатку рукой, давая Ремусу возможность незаметно рассмотреть себя. Он не мог избавиться от мысли, что все случившееся наконец стерло даже самое отдаленное сходство между ней и покойной сестрой, как будто для этого было достаточно одной силы воли. Он знал, что Андромеда по просьбе Кингсли участвовала в новом проекте Министерства: нужно было связаться со всеми магглами, родственники которых стали случайными жертвами войны. Еще она поддерживала тех ведьм и волшебников, чьи магглорожденные мужья и жены подверглись гонениям или были убиты.
— Кингсли говорил что-то насчет совместного Рождества в Норе, — вдруг сказала она, выпрямляясь. — Ты придешь?
Ремус покачал головой. Все, от Гарри до Молли, приглашали его в Нору, но он объявил, что проведет Рождество на площади Гриммо вместе с Северусом. Целители обещали, что к тому времени он уже выйдет из больницы.
— В любом случае... Приходи как-нибудь ко мне на обед после Нового года, хорошо?
Ремус вспомнил пришедшее на прошлой неделе извещение о повторном слушании дела Северуса — что-то в письме давало понять, что речь идет скорее о формальности — и, слегка смущаясь, с надеждой ответил:
— Возможно, я приду не один, — тут он вспомнил, с кем разговаривает, и торопливо добавил: — Я понимаю, это слишком странно, конечно...
Андромеда только пожала закутанными в черное плечами:
— Если ты счастлив, я только рада. Дора хотела бы этого.
— А если это будет... хм... мужчина?
Ремус ни с кем еще не разговаривал на эту тему, и сейчас ему захотелось удрать, как испуганный ребенок. Андромеда не выглядела удивленной, лишь слегка приподняла бровь.
— Ремус, я провела всю юность, наблюдая за праздниками чистокровных волшебников. Поверь, меня мало чем можно шокировать!
Смех, к которому примешивалась изрядная доля иронии, сорвался с его губ:
— Увидим.
Но Ремус никак не мог согнать с лица облегченную улыбку. Андромеда улыбнулась в ответ, взяла его под руку, и они вместе двинулись обратно к воротам.
В тот же вечер Ремус собирался навестить Северуса в Мунго. Перед тем, как выйти из дома, он поднялся по скрипучим ступеням на самый верхний этаж и решительно открыл дверь в бывшую комнату Сириуса.
Если бы ему пришло в голову сделать это раньше, он бы, наверное, заметил, что комната не была источником неведомого зла — просто спальня, полная пыли. Присев на кровать, Ремус осмотрелся вокруг, вспоминая о проведенных здесь минутах. Из всех мест в доме он выбрал именно это, чтобы сказать то, что собирался.
— Мне очень жаль, — наконец выговорил он. То, что Сириус не был виноват в странностях, творившихся в доме, не имело значения. То, что Ремус на мгновение был готов поверить в его вину — имело.
Недоверие всегда надламывало их дружбу, вплоть до того, что они готовы были счесть друг друга предателями в смутные дни первой войны. Только теперь Ремус осознал, что он никогда и не давал Сириусу возможности понять, постоянно уходя в сторону и прячась за стеной собственного молчания, никогда не спорил с ним, боясь конфликтов и ссор. Может быть, Сириус, зная его достаточно хорошо, все-таки догадывался, что Ремус что-то скрывает, и подозревал худшее? Было несправедливо после всех этих лет обвинять Сириуса в бесчисленных глупостях их детства и идиотизме взрослых лет — потому что он и сам был в них виноват. Ремус никак не мог отпустить прошлое, цеплялся за него, и это больше говорило о его неуверенности, чем о привидениях в доме.
На дверце шкафа висел знакомый плакат с мотоциклом и лежащей на нем полураздетой красоткой, которая внезапно подмигнула Ремусу. Он усмехнулся и вышел, оставив дверь слегка приоткрытой.
* * *
В больнице святого Мунго полным ходом шла подготовка к Рождеству. Когда Ремус вышел из лифта, в нос ударил запах омелы и имбирных пряников, а из радио на стойке доносился последний послевоенный хит Селестины Уорлок «Я вернусь к Рождеству».
Поскольку Северус все еще номинально считался подследственным, ему выделили отдельную палату. Ремус пробрался через шумную толпу в холле к дальнему крылу, где была комната Северуса, кивнул знакомому аврору, сидевшему перед дверью, и пообещал посторожить, пока тот ходит за кофе. Стоя в коридоре, он заметил, что дверь в палату приоткрыта и оттуда доносятся негромкие голоса. Ремус решил, что там кто-то из целительниц, открыл дверь чуть шире, и очень удивился, увидев Минерву МакГонагалл, которая сидела на единственном в комнате стуле возле кровати.
Насколько Ремус понял из разговора, они встретились впервые после того столкновения весной. Когда он заглянул внутрь, Минерва как раз говорила:
— Мне кажется, уместно принести извинения лично, когда заставляешь кого-то сбежать, выпрыгнув из окна.
— Я не «сбегал», — раздраженно поправил ее Северус. Из-за установленной перед кроватью ширмы Ремус не видел его лица, но вполне мог представить себе выражение. — Это было тактическое отступление, к которому мне пришлось прибегнуть, чтобы не причинить тебе вреда.
— В таком случае позволь мне перефразировать: спасибо, что выпрыгнул из окна ради меня.
Ремусу пришлось отвернуться, чтобы не выдать себя смехом. Когда он повернулся обратно, оба собеседника снова были серьезны.
— Если ты пришла, чтобы извиниться, это совершенно напрасно, — сказал Северус. — Ты действовала так, как считала в той ситуации правильным, и я ни в чем тебя не виню.
— Зато я виню себя, — твердо сказала Минерва. Ее лицо прорезали строгие недовольные морщины, и школьник внутри Ремуса вздрогнул от страха. — Северус, мы работали вместе восемнадцать лет! Я должна была научиться видеть, когда мне врут прямо в лицо.
— Ты не должна была знать. Никто не должен был знать. Альбус...
— Об этом я тоже хотела поговорить с тобой. Ты знаешь, что значил для меня Альбус, но... Почему он не доверился мне, когда речь шла о безопасности школы? Даже если не говорить о тебе и твоем душевном здоровье — и нет, я не считаю это неважным — как насчет учеников? Если бы я знала, что мы оба пытаемся их уберечь, вместо того, чтобы прятать от тебя деятельность Отряда Дамблдора, я могла бы... — Минерва покачала головой и вздохнула. — Альбус сам все время повторял, что не время бороться друг с другом, когда есть общий враг. Я думала, у него хватит ума последовать собственному совету.
В комнате воцарилась глубокая тишина. Ремус все еще не видел лица Северуса и даже не мог себе представить, с каким выражением тот смотрит на Минерву. Наконец он нарушил молчание:
— Мы оба знаем, что это не так. Всего два слова: рождество девяностого.
Минерва вздрогнула так, что даже Ремус заметил:
— Мы же договорились никогда не упоминать о том вечере!
— И я едва не унес эту тайну с собой в могилу.
Губы Минервы знакомо изогнулись, и Ремус готов был поклясться, что она, словно зеркало, отражает усмешку Северуса. В воздухе витало странное чувство — смесь облегчения и осторожной надежды.
Наконец Минерва поднялась:
— Мне пора. Подарки, к сожалению, сами себя не купят.
— Можешь заодно напомнить Ремусу, зачем нужны двери. Он уже пятнадцать минут стоит в коридоре!
Ремус зашел как раз вовремя, чтобы увидеть, как брови Минервы медленно опускаются на положенное им место. Аврор вернулся с двумя чашками кофе и протянул одну из них Ремусу, который, в свою очередь, предложил ее Минерве в качестве своеобразного извинения. Та отказалась, сказав, что уже уходит.
— В любом случае, — обратилась она к Северусу, — если я хоть чем-то могу помочь, ты знаешь, где меня найти. Разумеется, это касается и свидетельства на суде.
Минерва быстро пожала его лежащую поверх одеяла руку и вышла, одобрительно кивнув Ремусу на прощание. Сев на освободившийся стул, Ремус заметил, что пока его не было, на столе появился букет белых гладиолусов. На прикрепленной к нему карточке не было подписи, но по почерку Ремус решил, что цветы прислала Нарцисса.
— А что случилось на рождество девяностого? — поинтересовался он. Сначала казалось, что Северус не собирается отвечать, но потом тот пробурчал:
— Ты когда-нибудь танцевал самбу? Нет? Ну, если ты спросишь у тех, кто в этом участвовал, они тоже скажут, что никогда.
Когда Министерство выдало разрешение, и Северуса доставили в Мунго, сначала его состояние резко ухудшилось — яд, циркулирующий в теле, сопротивлялся исцелению, так что Ремус практически переселился в больницу и спал в палате Северуса. В последние несколько дней лечение наконец-то начало действовать — возможно, потому, что Северус с его помощью составил длинный список необходимых зелий и процедур, заявив, что с уровнем больничных зельеваров вполне можно позвать Лонгботтома делать зелья.
Сейчас Северус сидел на кровати, уже похожий сам на себя, не такой бледный и изможденный, как раньше. Как только Ремус устроился поудобнее, он заявил:
— Никогда не догадаешься, кто меня сегодня навещал! Рита Скитер.
— Не может быть.
На лице Северуса появилось выражение глубокой неприязни:
— Судя по всему, эта... журналистка собирается посвятить третью часть трилогии о директорах Хогвартса мне.
Слегка отойдя от потрясения, Ремус спросил:
— Но... две ее первые книги были опубликованы после смерти Диппета и Альбуса, разве нет? Тогда как...
— Вот и я удивился. Похоже, информация о том, что я все-таки не умер, просочилась довольно поздно, и к этому времени в этой чертовой книжонке был уже готов пролог. Я так понял, Скитер не привыкла выпускать добычу из своих наманикюренных коготков.
— Мне кажется, или ты как-то слишком спокойно к этому относишься?
Северус мрачно пожал плечами:
— Поверь, я уже придумал, как подлить этой стерве мышьяка в чай. Но с другой стороны — что мне терять? Ну будет еще одно собрание всякого бреда на мой счет...
Немного подумав, Ремус сказал:
— А знаешь, это ведь может принести тебе пользу. Домохозяйки всей страны поверят в твою невиновность. И представь себе, сколько маленьких Северусов родится весной... — он больше не мог сдержаться и расхохотался под возмущенным взглядом Северуса.
Ремус задержался почти до полуночи, зная по опыту, что никто не придет ворчать насчет официального времени посещений. Он видел, как особенно молодые целительницы двигаются по палате с круглыми от страха глазами, как будто Северус мог одним взглядом превратить их в лягушек. Естественно, Северус наслаждался этим как мог, играя роль опасного и страшного заключенного. Он даже слегка засучил рукава, чтобы метка мелькала время от времени. Ремус не возражал и даже подыгрывал, мило улыбаясь каждый раз, когда целительницы вопросительно смотрели на него, словно удивляясь, что герой войны делает возле кровати преступника и убийцы.
Заметив, что Ремус принялся широко зевать, Северус в конце концов велел ему убираться. Он встал, потянулся и чуть не потерял равновесие, когда Северус резко дернул его за мантию, побуждая нагнуться.
— Я надеюсь, это не потому, что ты решил еще раз шокировать персонал? — выдохнул Ремус, когда поцелуй наконец закончился. — Или ты считаешь, что у Риты не хватает горячего материала?
— Считай это... ну скажем, прологом, — ухмыльнулся Северус. Ремус вышел на подгибающихся ногах в коридор, пытаясь понять, шла речь о книге или о чем-то еще.
* * *
Северуса выписали рождественским утром. Ремусу удалось, не без помощи заглянувшего в больницу Гарри, убедить охрану, что Северус не исчезнет в неизвестном направлении, едва выйдя на улицу, так что его совершенно не обязательно провожать. Поэтому они просто вышли на зимнюю улицу через витрину, как обычные люди.
Ни один не горел желанием немедленно аппарировать обратно на площадь Гриммо, и они пошли пешком. Ранним утром праздничного дня улицы были почти пусты, и они в своих маггловских темных одеждах никак не выделялись среди немногочисленных прохожих. Впервые за долгое время Ремус подумал, что он мог бы представить свою жизнь здесь, вне мира, который когда-то очаровал его своим волшебством, а теперь стал тесным и неудобным, как севший при стирке свитер. После часовой прогулки они оба слишком замерзли, чтобы продолжать, и зашли в первый попавшийся переулок, где Ремус взмахнул палочкой, вызывая «Ночной рыцарь». Автобус, к счастью, тоже был почти пуст, и они сбежали от любопытных взглядов водителя и кондуктора на заднюю скамейку за занавеской.
— И как меня угораздило поселиться в одном доме с двумя самыми известными личностями магического мира? — спросил Ремус, когда «Рыцарь» дернулся с места и им пришлось схватиться друг за друга. Северус оперся на него и смотрел сквозь заднее стекло, как ряд машин, сквозь который они проехали, становился на свое место.
— Я же говорил, ты всегда предпочитал сомнительные компании.
Ремус усмехнулся, чувствуя, как невообразимая, незнакомая легкость зарождается где-то в груди. «Вот, — подумал он вдруг, поняв наконец, почему они оба выжили. — Вот же оно...», но в этот момент резкий поворот швырнул его прямо в объятья Северуса — и он рассмеялся, чувствуя себя абсолютно свободным.
В течение следующей недели Ремус трижды заставал Северуса ночью у входной двери. По его собственной просьбе Ремус проверил его всеми пришедшими на ум чарами, но никаких проклятий не обнаружил. В результате ни один из них не хотел ложиться спать, и они все спорили о том, что же делать. По мнению Северуса, Ремусу следовало просто запереть его в комнате на ночь, но тот отказывался, считая подобные меры опасными и непрактичными.
— Мне кажется, у нас есть только один выход.
— Люпин... — начал Северус с угрозой в голосе.
Тревога и насморк взяли свое, и Ремус огрызнулся:
— Выбирай: или ты спишь в моей кровати, или рискуешь рано или поздно оказаться в Азкабане. Если предпочтешь второе — я пойму.
Северус, не отрываясь, смотрел на него, потом развернулся и отправился наверх, не сказав ни слова. Ремус решил, что разговор на этом закончен, но на лестнице снова послышался шум, и вскоре Северус вернулся вместе с одеялом и подушкой. Совершенно проигнорировав самого Ремуса, он прошел мимо него в комнату и скинул ношу на кровать.
— Я... э... Наверное, мне лучше спать с краю, — неуверенно предложил Ремус.
Вечером, когда он уже ложился, у него мелькнула мысль, что он не спал в одной постели ни с кем, кроме Тонкс — и то больше года назад. Закутанная в одеяло фигура на другой половине кровати привлекала его внимание, он чувствовал себя мотыльком, кружащимся вокруг горящей свечи, каждое шевеление матраса, даже самое незаметное, отдавалось волнами во всем теле. Северус упрямо лежал, повернувшись к нему спиной, хотя наверняка чувствовал, что Ремус тоже не спит. Так они и бодрствовали, час за часом, слушая легкое дыхание друг друга, на странной границе между облегчением и напряжением от близости.
Перед самым рассветом усталость все-таки взяла свое. Ремус плыл между сном и бодрствованием, пока не почувствовал, как Северус встает.
— А ты точно проснулся? — пробормотал он в подушку.
Северус усмехнулся в ответ, так что Ремус решил, что тот действует вполне сознательно. Но он все-таки выпростал руку из-под одеяла и взял с ночного столика карту — на ней было видно, что Северус пошел не к выходу, а на кухню, пробыл там минут пятнадцать и отправился обратно. Ремус решил, что идет он к себе на третий этаж, так что едва успел спрятать карту, когда Северус вошел с двумя чашками кофе и утренней газетой. Протянув вторую чашку Ремусу, он уселся с газетой в стоящее в углу кресло.
Картина была такой мирной, что Ремус, прихлебывая кофе и просматривая заголовки на первой полосе, совсем расслабился и вздрогнул, когда Северус вдруг заговорил:
— Когда ты говорил, что Блэк... Что ты подозреваешь, что он здесь и контролирует дом — ты имел в виду, он здесь из-за меня?
Это, собственно, не было вопросом, так что Ремус, промокая пролитый на рубашку кофе, счел за лучшее промолчать. Если бы он произнес это вслух, показалось бы, что он обвиняет Северуса. Северус истолковал его молчание по-своему.
— Но почему? — спросил он, наконец отрываясь от газеты и встречаясь взглядом с Ремусом.
Было бы так просто сказать, что Сириус все еще винил Северуса в собственной смерти или по меньшей мере в том, что тот недостаточно помог тогда Гарри. Он мог бы еще вспомнить их старую вражду... Вместо этого он произнес:
— На самом деле я думаю, что это из-за меня.
Рука, листающая страницы, замерла, а Ремус продолжил, уткнувшись в чашку:
— Мне кажется, он пытается меня защитить. От тебя.
— Доводя меня до нервного срыва и лишив тебя лекарства? Хотя... Да, это похоже на Блэка!
Ремус не совсем это имел в виду, и, возможно, оба это знали, но он решил не уточнять.
— Я не говорю, что он делает это все специально. Это... не знаю... что-то просто осталось здесь. Как эхо.
— Эхо, — тускло отозвался Северус.
Ремус дернул плечом:
— Даже если не считать последний год, Сириус провел в этом доме много несчастливых лет. Может быть, в таких случаях остается... что-то вроде воспоминания.
Его отец в свое время очень интересовался всякими нечеловеческими магическими существами, вроде духов и полтергейстов, и Ремус твердо усвоил: их нельзя путать с настоящими привидениями умерших. Но он знал и о пограничных случаях, которые не относились ни к тем, ни к другим, но все же были чем-то большим, чем просто сгустки магии.
— Если по-твоему несчастливого детства достаточно, во всяком случае мне не приходится больше опасаться, что часть меня будет вечно бродить в тупике Прядильщиков, — пробормотал Северус.
— В каком смысле?
— Мне сказали, мой дом сгорел летом.
Это было сказано безо всякого выражения, просто констатация факта, но Ремус вспомнил слова Нарциссы месяц назад — о доме и о том, что Министерство не было их самой большой проблемой...
— Ты имеешь в виду — его cожгли?
Губы Северуса дернулись в холодной усмешке. Он показал на разворот, где повествовалось о последних задержаниях:
— Хотя газеты и утверждают обратное, некоторые из сторонников Темного Лорда до сих пор на свободе. Как ты понимаешь, наверное, я не пользуюсь у них особой популярностью.
После этих слов Северус, очевидно, счел тему исчерпанной и закрылся газетой. Ремус растерянно крутил чашку с остатками кофе; снова, уже в который раз, он чувствовал, что должен что-то сказать, но никак не мог придумать ничего подходящего. Он допил остывший кофе, проглотив вместе с ним так и не произнесенные слова.
В тот же вечер он побывал в Мунго. На этот раз он решил позаботиться обо всем заранее и без проблем получил месячную порцию волчьелычного зелья. Возле стойки регистратуры околачивалось несколько посетителей, одетых в слегка потрепанные мантии, кое с кем он был даже знаком. Они поболтали о всяких пустяках, но когда его принялись поздравлять с полученной наградой, Ремус быстро придумал подходящую причину, чтобы уйти.
Вместо того, чтобы аппарировать прямо на Гриммо, он отправился на север. Вспомнить адрес, который он мельком слышал много лет назад, удалось далеко не сразу, но годы, проведенные в бесконечных странствиях, научили его запоминать названия мест и благословили умением хорошо ориентироваться на местности.
Пока он брел по незнакомому городу, пошел снег. Хотя торчавшая на горизонте фабричная труба не извергала дым, падавшие на щеки снежинки казались тяжелыми и грязными; забытые на одинокой веревке простыни давно уже превратились в серые тряпки. Река, проглядывающая сквозь ряды одинаковых кирпичных домов, заледенела, но даже сквозь лед пробивался ее едкий запах, от которого воздух в легких казался кислым. Откуда-то издалека доносилось эхо одиноких шагов, однако он никого не встретил, если не считать наблюдавшей за ним из окна киоска женщины, но и она быстро опустила жалюзи.
В конце концов, найти дом Северуса оказалось несложно. Дом находился в конце длинной улицы, так что было заметно издалека, какая судьба его постигла. Даже если у Ремуса были какие-то смутные надежды спасти что-то из руин, они быстро развеялись по мере приближения к пожарищу.
Пожар был быстрым и беспощадным. Под ботинками хрустело стекло, видимо, выбитое из окон взрывной волной. Наполовину обрушившаяся внутрь крыша доходила почти до первого этажа, почерневшая дверь болталась на одной петле.. Железный желоб на стене искривился от жара и теперь выпирал на останках дома, как выгнувшийся от боли позвоночник. Хотя Ремус уже знал, что случилось с домом, его было легко выделить из множества похожих: на обугленной стене кто-то написал красной краской, и зачарованная надпись эта пережила пламя. «ПРЕДАТЕЛЬ!»
Только сейчас, в этом злобном захолустье, Ремус в первый раз понял, что Северус действительно потерял все. Даже если суд снял бы с него все обвинения — у него больше не было ни работы, дававшей крышу над головой, ни дома, разрушенного и опозоренного. Само имя его оказалось измарано в грязи: для одних он был сомнительным перебежчиком, для других — худшим из предателей. Смешно. Ремусу потребовалось добраться до Коукворта, чтобы понять то, что Северус ясно сказал на последнем суде... У него не было никого. Никого.
Одиночество и необходимость начинать жизнь сначала были слишком знакомы Ремусу. Он мог понять Северуса как никто другой, и все же... Бросив на дом последний взгляд, он перенесся обратно в Лондон, в дом на площади Гриммо.
Он стряхнул в прихожей перепачканные ботинки и сразу направился на кухню — умываться. Кран дрожал, жалобно стонал и кашлял привычно холодной водой, но Ремус ощущал себя благодарным даже за незначительные удобства, которые его окружали, за дом, так ревниво охраняющий свои секреты, и за все, что в этом доме происходило.
После недолгих поисков он нашел Северуса в теплице — тот пересаживал уже основательно подросшие кустики какого-то растения в горшочки побольше и не сразу заметил, что Ремус стоит в дверях и смотрит на него.
— Что? — спросил Северус раздраженно, но в голосе было больше удивления, чем чего-то еще.
— Ничего, — покладисто ответил Ремус, рассматривая горшки, которые окружали стоящего между ними на коленях Северуса, словно маленькие планеты. Его все еще беспокоила та же мысль, которая пришла к нему в тупике Прядильщиков и никак не могла его отпустить: что без войны, без смерти, без потерь, когда казалось, что из легких пропал весь воздух или из мира все краски, без украденного у них обоих детства — они, наверное, не были бы сейчас здесь. Казалось неправильным чувствовать себя счастливым из-за чего-то, к чему привела бесконечная цепь несчастий, от их раннего детства до сегодняшнего дня... И все же, после всего, что было, в этом странном доме, надежда робко пробивалась наружу, как ростки из крохотного горшочка, которые сейчас уже тянулись вверх в поисках тепла и света.
* * *
Ночей, проведенных в одной постели, при всей их очевидной невинности, оказалось достаточно, чтобы воображение Ремуса начало работать. К нему вернулись те же фантазии, которые иногда приходили в школе — окрашенные жгучим стыдом обрывки снов и липкие простыни по утрам. Друзья, возможно, приняли его «ежемесячную проблему», но уже тогда он понимал, что существовали куда худшие — с их точки зрения — вещи, и неуместные мечты о враге их четверки, безусловно, входили в этот список.
После окончания школы Ремус брал от жизни немного радости там и тогда, когда мог, и многие из его ночных встреч вряд ли выдержали бы дневной свет, независимо от того, какого пола был партнер. Даже если ему удавалось провести несколько ночей в одной постели, рано или поздно все равно приходилось идти дальше.
Потом началась вторая война и появилась Тонкс. А теперь... теперь...
За день до следующего полнолуния Ремус был в душе на первом этаже, когда сверху донесся звон разбитого стекла. Он быстро закрыл воду, завернулся в полотенце и бросился наверх, где нашел в теплице ругающегося Северуса. Раковина и все вокруг нее было усыпано битым стеклом и забрызгано кровью.
— Что случилось?
Северус показал ему окровавленные руки, из которых кое-где все еще торчали осколки:
— Не знаю... Наверное, отвлекся в решающий момент.
Ремус усадил его на крышку унитаза, прислонился к ванне, стараясь не повредить грибные плантации, и принялся вытаскивать стекла и, как мог, залечивать раны.
— Наверное?
Северус скривился, скорее от раздражения, чем от боли. Все его существо, словно тусклый свет, просто излучало усталость, .
— Да. Я... не знаю.
— Не знаешь или не помнишь?
— Не помню.
Преодолев слабое сопротивление, Ремус расстегнул рукава рубашки и завернул их, чтобы убедиться, что стекла остались только в ладонях. Но его пальцы тут же замерли, и он застыл, не в силах оторвать взгляда от худого предплечья. Не задумываясь, он провел большим пальцем по Темной метке, выделявшейся на бледной коже. Северус вздрогнул, но не убрал руки.
— Забавно, — сказал Ремус вслух. — Я почему-то думал, что они все уже исчезли...
— Наверное, некоторые метки не исчезают, — тихо ответил Северус.
Что-то в его тоне заставило Ремуса осознать, в первый раз после того, как он ворвался в теплицу, что он почти обнажен. Им обоим были сейчас хорошо видны его собственные метки — идущие вдоль ребер старые следы зубов и когтей, которые все эти годы росли и менялись вместе с ним. Северус откровенно разглядывал шрамы, а Ремус лихорадочно искал в его взгляде отвращение — и не находил. Они были совсем рядом, все еще держась за руки... А потом, не давая себе возможности передумать, Ремус наклонился и поцеловал Северуса.
Поцелуй был коротким, потом их взгляды снова встретились. Северус смотрел так, словно... Ремус никак не мог понять, как, поэтому просто принялся сосредоточенно расправлять и застегивать рукава его рубашки. Закончив, он еще раз вытер руки Северуса влажным полотенцем. Все это время Ремус постоянно чувствовал на коже тяжелый взгляд, но делал вид, что ничего не замечает.
Оказав первую помощь, он помог убрать в ванной и починил то, что смог. Северус все так же молча следил за ним, и только когда Ремус направился к выходу, остановил его, резко поймав за руку.
— Спасибо.
Ремус кивнул и вышел из ванной. Доставая одежду из шкафа в соседней комнате, он случайно взглянул в зеркало и сам удивился глупой счастливой улыбке на собственном лице, которая казалось совершенно неуместной на фоне темных стен.
* * *
— И я буду смотреть на карту всю ночь, понятно? Так что даже и не думай идти в сторону прихожей, если не хочешь, чтобы я тебя за шкирку приволок обратно!
Северус, стоящий у двери скрестив руки на груди, закатил глаза, но спорить не стал. В те несколько ночей, что они спали вместе, сомнабулизм не повторялся, но уверенности, что странные похождения Северуса прекратились насовсем, все же не было. В качестве меры предосторожности Ремус наложил сильные запирающие чары на парадную дверь и на дверь в кухне, ведущую на задний двор, но на самом деле он больше всего боялся, что из-за своей хронической усталости Северус попросту сломает себе шею, полетев с лестницы. Еще месяц назад мысль о подобной неловкости казалась просто смешной, но следы от вчерашнего странного происшествия еще украшали кисти рук Северуса, так что осторожность не помешает.
До восхода луны оставался всего час, но, приняв на этот раз приготовленное по всем правилам волчьелычное зелье, Ремус воспринимал ее зов как другие воспринимают приближающуюся грозу — что-то, что знакомым образом происходило вне его, вокруг, а не вырывалось наружу откуда-то из темной глубины сознания.
Когда луна вошла в силу, он привычно выпустил зверя наружу и свернулся на кровати, так, что расстеленная на полу карта была у него перед глазами. Ночь медленно ползла к утру, и постепенно человеческое сознание отступило, задремав, и только волк час за часом с собачьей преданностью следил за передвигающейся по дому одинокой черной точкой.
Утреннее солнце умирающего ноября в очередной раз сыграло с ним шутку, и прежде чем он успел осознать, день уже перевалил за середину. Ремус очнулся от того, что поверх его голого и измотанного человеческого тела опустилось что-то мягкое. Это что-то оказалось банным халатом, но прежде чем он смог открыть глаза и понять, что происходит, комната была уже пуста. Он заметил только приоткрытую дверь в коридор, да на полу, возле карты, стояла чашка с чаем, над которой поднимался пар.
Скривившись, он потянулся за чашкой и жадно выпил. Вместо знакомого аромата чая на языке остался странный, но приятный вкус трав, и прислушавшись к себе, Ремус почувствовал, что боль постепенно ушла, как будто все его тело погрузили в теплую ванну.
Глава 6
Приближался декабрь. От Гарри пришло письмо, где он сообщал, что приедет на каникулы за неделю до Рождества, и подробно рассказывал о времяпровождении своих товарищей по учебе. За завтраком Ремус прочитал отрывки из письма вслух, и они с Северусом согласно решили, что первым местом, на которое будущим хранителям закона и порядка надлежало обратить самое пристальное внимание, было само учебное заведение.
Ни один из них не упоминал случившийся несколько дней назад поцелуй, но Ремусу все время казалось, что оба о нем думают и память о случившемся окрашивает их поступки. Они могли валяться на кровати и играть в шахматы, или сидеть за одним столом и читать старинные рукописи, через вычурный шрифт которых с трудом пробирался даже Северус, привыкший разбирать каракули бесчисленных учеников. Они сидели ближе, общались свободнее, и временами сцеплялись на мгновение взглядами, прежде чем смущенно отвернуться и посмотреть в сторону.
Все его прошлые обломки отношений были полны спешки или предчувствия скорой гибели. Во время войны, когда каждый миг мог стать последним, не было времени для раздумий и колебаний. Именно страх потерять ее заставил его в свое время так отчаянно цепляться за Тонкс несмотря на все сомнения, пока он не понял, что они хотят от будущего совсем разного. Но сейчас войны закончились, будущее казалось длинной дорогой, но в нем крылась неуверенность — совсем другая, непохожая на порожденное постоянной борьбой томление плоти. Настало время двигаться не спеша и бояться не близкой смерти, а чего-то иного.
За минувшую осень мир Ремуса сузился, сжался до размеров микроскопической вселенной дома на Гриммо, 12, так что он сначала никак не мог понять, откуда доносится странный звон, от которого мелко дрожат хрустальные подвески на люстрах. В конце концов он сообразил, что это всего лишь дверной звонок, и пошел открывать. На обледеневшем пороге стоял Невилл Лонгботтом, который ответил на его удивленное приветствие напряженной улыбкой.
— Я знаю, нужно было отправить сову, но я как-то случайно решил. И Гарри в последнем письме упоминал, что вы теперь живете здесь... — Невилл замолчал, перевел дух и снова улыбнулся, на этот раз увереннее: — То есть... Добрый день. Можно я войду? Я ненадолго.
Пробормотав что-то утвердительное, Ремус жестом пригласил Невилла идти за ним. Они прошли через холл, мимо лестницы, где вывешенные на стене головы эльфов проводили их остекленевшими глазами. Внизу в кухне он помог развесить у камина промокшую от снега одежду. Невилл с интересом поглядывал в сторону сложенной в углу зельеварческой утвари, но ничего не говорил.
Пока Ремус ставил чайник, Невилл осматривал дом. Наконец тот негромко присвистнул:
— Интересный дом. У бабушки тоже часто кажется, что ты вроде как в музее, но по сравнению с этим — там пятизвездочный отель. Тут, наверное, и тени своей пугаешься.
После всего, что произошло в последнее время, Ремус, в общем-то, должен был признать справедливость этих слов. Но не мог. Да, дом на Гриммо был домом с привидениями, в прямом смысле, однако каким-то необъяснимым образом он ощущал себя здесь по-настоящему живым, впервые за долгое время. У Ремуса были свои подозрения, но сейчас ему вдруг захотелось защитить старый особняк от нападок постороннего.
— Я жил в местах намного хуже этого, — негромко произнес он.
Невилл явно понял намек и смутился. Когда он снова заговорил, Ремусу показалось, что тому стоит немалого труда не назвать его «профессор Люпин».
— Я... хм... я собирался подавать весной документы в Академию Гербологии. Они принимают всего несколько студентов каждый год, там очень строгий отбор... А у меня, как понимаете, даже школьного аттестата толком нет, так что шансов маловато, честно говоря. Профессор Спра... то есть Помона обещала написать мне рекомендацию, но я сегодня вдруг подумал: хуже все равно не будет, если вы тоже напишете... То есть, если вас не затруднит.
Ремус удивленно моргнул. Невилл покраснел, замялся и пробормотал:
— Ну, я просто подумал. Вам совсем не обязательно... — но Ремус рассмеялся, и тот сконфуженно замолчал.
— Я с удовольствием напишу рекомендацию, если ты считаешь, что она принесет тебе пользу, — тепло пообещал Ремус, подумав, что наконец-то появился подходящий повод упомянуть полученный орден.
Невилл облегченно выдохнул и принялся, слегка запинаясь, горячо благодарить, но Ремус только отмахнулся. Трудно было поверить, что есть люди — вот как Гарри, а теперь Невилл — по мнению которых их роли в победе над Волдемортом совершенно недостаточно для поступления куда угодно. Наверное, на других факультетах уделяли больше внимания написанию своих резюме...
Когда официальная часть была закончена, они немного поболтали, в основном о будущей учебе Невилла, но потом разговор свернул к тому, что их больше всего объединяло — к войне. Ремус и раньше часто замечал, что пережитое делает людей резкими, грубыми и жесткими — вплоть до жестокости, и Невилл не был исключением. То, как он рассказывал о проведенном под властью Кэрроу годе и о самой последней битве, напомнило о Сириусе. Тот тоже говорил о побеге из Азкабана и остальных своих приключениях так, со странным оттенком похвальбы и ностальгии. Невилл так явно гордился собой и до сих пор украшавшим щеку шрамом, и Ремус прекрасно его понимал и тоже гордился, но в то же время... В то же время он был рад, что у Невилла теперь была теперь его гербология, увлечение, требующее терпения и определенной нежности. Ремус уже видел, как легко потерять себя в отчаянной и безответственной храбрости, и не хотел, чтобы история повторилась.
— Я сожалею о Тонкс, — осторожно сказал Невилл, когда Ремус налил ему вторую чашку. Он уже говорил это на похоронах, но тогда слова затерялись в море соболезнований. — Если бы не она, нам с Джинни туго бы пришлось тогда, на мосту.
— Спасибо, — выдавил Ремус. — Мы... мы уже не были вместе в то время. Когда она умерла.
Невилл явно удивился, но потом понимающе кивнул, как будто эта информация помогла ему наконец понять то, что беспокоило его уже давно. Он тактично сменил тему и принялся рассказывать, как его бесчисленные родичи отнеслись к майским событиям:
— А двоюродный дедушка Элджи — он почетный член Клуба игры в поло на гиппогрифах — не устает расхваливать меня на собраниях. Он все пытается свести меня со всеми внучками своих приятелей по клубу, говорит, что Гарри всего лишь помог мне победить Волдеморта и называет меня «Истинным наследником Гриффиндора». Ну то есть... я и правда в конце концов достал тогда меч из шляпы, но...
— В конце концов? — перебил Ремус.
В первый раз за весь разговор Невилл стал похож на скромного, неуклюжего и запуганного мальчишку, который стоял когда-то перед шкафом в ожидании боггарта.
— Ну... бабушка часто повторяла, что меня не туда распределили... Да я и сам в это верил, честно говоря. Но тогда — мы ведь все думали, что Гарри мертв, и... нужно было просто продолжать.
Ремус мысленно испустил вздох, который должен был сотрясти стены дома, а вслух сказал, стараясь изо всех сил быть деликатным:
— Это только моя точка зрения, но смелость, как мне кажется, бывает разной. Кто-то может назвать смелостью то, что у человека хватает сил изо дня в день ходить на занятия, хотя он учится медленнее, чем другие. Или то, что он не обозлился, хотя его самого постоянно унижают.
Невилл долго смотрел на него, а потом выпалил:
— Вот почему вы всегда будете моим самым любимым учителем!
Поняв, что именно он выдал, Невилл снова покраснел, но оба тут же разразились смехом, отбрасывая неловкость. Отсмеявшись, Невилл сказал задумчиво:
— На самом деле директор Дамблдор сказал как-то давно почти то же самое. Он сказал, что иногда настоящая смелость заключается в противостоянии не врагам, а друзьям, если ты считаешь, что они неправы.
Ледяная рука словно сжала все внутри, чувство вины почти вывернуло Ремуса наизнанку, он попытался что-то ответить, но в тот же миг с лестницы донеслись знакомые, зловеще неторопливые шаги.
Невилл сидел лицом к двери, и Ремус увидел, как изменилось его лицо, когда он понял, кто вошел в кухню. Он и сам, погрузившись в беседу о прошлом, на какое-то время совершенно выпал из настоящего и забыл, что в доме они не одни. Судя по выражению Невилла, Гарри не говорил тому, кто живет в доме помимо Ремуса.
Северус проскользнул в кухню и прислонился к ближайшему шкафу, скрестив руки на груди.
— О, не обращайте на меня внимания! — сказал он, язвительно ухмыляясь.
Лицо Невилла оставалось неподвижным, но Ремус заметил, как лежащая на столе рука сжалась в кулак.
— Мы просто разговаривали, — он попытался разрядить обстановку и заодно объяснить Невиллу в общих чертах, что происходит: — Северус живет здесь какое-то время... по просьбе Гарри.
Но Северус явно не собирался так просто оставить все как есть.
— Насколько я понял, вы обсуждали действия Альбуса. А ты знал, Люпин, — собственная фамилия неприятно резанула слух, — он ведь как-то осмелился заявить, что меня тоже распределили неправильно. И если в нас всех троих по мнению Альбуса есть что-то от данного факультета, это дает нам... я бы сказал, любопытную картину гриффиндорцев, правда?
У Ремуса закружилась голова от всех тех намеков, которые Северус вложил в свои слова. В то же время он не мог не думать, как долго Северус слушал их разговор, прежде чем удостоить их своего общества. Невилл решил выйти из неловкого положения привычным путем. Он отставил недопитую чашку, поднялся и пошел за висящей у камина мантией.
— Мне пора, — бросил он через плечо, обращаясь только к Ремусу. — Если бы вы смогли в ближайшую неделю-две отправить рекомендацию с совой, я...
Глаза Северуса злобно блеснули:
— На вашем месте я бы так не беспокоился, Лонгботтом. Любое учебное заведение, оставшееся без Поттера, будет только счастливо заполучить вас в качестве, так сказать, утешительного приза. Несмотря на всю вашу некомпетентность.
Невилл ничего не ответил. Не попрощавшись, он кинулся вверх по ступенькам и скрылся из виду. Где-то наверху яростно хлопнула дверь, а потом снова наступила тишина, плотная, как деготь. Ремус почувствовал, как внутри закипает злость, словно заполняя собой часть его тела, и к ней примешивалось тяжелое, стыдное, унижающее разочарование.
— И зачем тебе понадобилось это сделать?
— Потому что,в отличие от тебя, я не привык врать бывшим ученикам про их таланты... точнее, отсутствие таковых! — и Северус исчез вслед за Невиллом.
Ремус собрал чашки и швырнул их в раковину. Хрупкий фарфор не выдержал и разлетелся на куски. Мелкие осколки тут же исчезли в водостоке, и починить чашки было уже нельзя... Ремус прислонился к шкафу над раковиной и смотрел на дело своих рук. По привычке он достал те же чашки, из которых они пили с Северусом; ручка в форме змеи на одной из них даже слегка потерлась от постоянного использования. Шкафы на кухне ломились от посуды, но именно эти две разбитые чашки в тот момент казались невосполнимой потерей.
Этой ночью Северус не пришел спать в его постель. Ремус обошелся тем, что открыл карту и убедился — тот в своей комнате, а потом повторил процедуру утром. За два следующих дня они не столкнулись ни разу: он не слышал шагов наверху и не заметил никаких следов появления Северуса на кухне. Внезапное одиночество снова открыло истинное лицо дома — оно выглянуло из-под лживой оболочки, как плесень из-под отстающих от стены обоев. Холода в том году наступили раньше обычного, и заледеневшие стены издавали странные глухие звуки, когда Ремус неприкаянно бродил по ставшим вдруг чужими комнатам.
Вечером третьего дня карта показала, что Северус все еще в своей комнате на третьем этаже, но когда Ремус ближе к полуночи вошел к себе спальню, он с удивлением и страхом обнаружил, что там кто-то был. Он уже успел достать палочку, прежде чем разглядел в темноте свернувшуюся на кровати фигуру.
Ремус направил палочку на лампу, стоящую на прикроватном столике. Северус скривился, заморгал и попытался отодвинуться от внезапного света. Подойдя ближе к кровати, Ремус заметил, что его лицо выглядело более изможденным, чем когда-либо, кожа была бледной и почти прозрачной. Внезапная тревога охватила его, прогоняя раздражение и злость.
Прежде чем Ремус успел что-либо сказать, Северус прошептал:
— Я не знаю, что заставило меня наговорить это Лонгботтому.
Ремус удивленно нахмурился:
— Ты и не скрывал, что он никогда не был твоим любимым учеником.
Звук, вырвавшийся у Северуса, скорее напоминал кашель, чем согласие.
— Но это совсем другое! Какое мне дело до того, что этот растяпа решил посвятить жизнь возне с травками? Лишь бы держался от меня подальше!
— И говоря «растяпа», ты имеешь в виду...
— Что ты хочешь услышать? — проскрежетал Северус. — Что, несмотря ни на что, Лонгботтом стал героем всей Британии? Что мальчишка, который не знал, какой стороной ставят котел на огонь, смог то, чего не смог я? Бороться с Кэрроу, а в конце еще и прикончить эту проклятую змею!
— Северус... — Ремус осторожно протянул к нему руку, но Северус его оттолкнул и с трудом приподнялся на подушках, пытаясь устроиться поудобнее. Только сейчас Ремус заметил, что все худое тело дрожит, словно в лихорадке, но сам Северус, не обращая на это внимания, продолжил низким горячечным голосом:
— Знаешь, когда Поттер с друзьями тогда ушли, я несколько часов провалялся на полу в хижине. И все думал — какого черта я вообще принял этот сраный безоар? Я выполнил то, что велел мне Альбус, и его по большому счету никогда не интересовало, что станет со мной, когда моя роль в миссии Поттера будет сыграна. Знаешь, почему? Потому что это было уже неважно!
Ремус замер, пытаясь осмыслить резкие, полные боли слова. Хотя напрямую это не прозвучало, мысль Северуса была ему ясна: зачем спасать никому не нужную жизнь? Существование, которое и жизнью-то назвать сложно? Визжащая хижина была далеко, но здесь, в холодном сумраке дома на Гриммо, витала ее тень, которую Северус так и не смог оставить в прошлом.
Не в силах пошевелиться, Ремус смотрел, как дрожащая рука поднялась к груди. Северус царапал сквозь рубашку кожу над ключицей. Он заметил его несколько недель назад — подсознательный жест, который повторялся, когда Северус был раздражен или просто устал, вот и все, Ремус и не думал об этом. Однако сейчас пальцы как будто пытались что-то сорвать, отодрать от кожи, они как будто...
— Что ты... — начал было Северус, но Ремус просто откинул его руку в сторону, не обращая внимания на слабое сопротивление, и стал расстегивать рубашку. Дойдя до груди, он остановился и откинул ткань в сторону.
Ремус видел шрамы Артура Уизли, оставленные Нагини — целителям удалось залечить их до тонких розовых едва заметных ниточек. Нижняя часть шеи Северуса была покрыта большими, влажными багровыми шрамами, а кожа вокруг них вздулась болезненно-желтыми волдырями. Чуткий нос Ремуса уловил легкий запах гноя.
— Это... яд! Ты все еще отравлен! — ахнул он.
Это объясняло все! Он вспомнил происходившее в доме, от хождения во сне до пропавшего аппетита, и странные слуховые галлюцинации, и поступки, которых Северус сам не помнил. Даже такие мелочи, как чувствительность к холоду и стремление проводить как можно больше времени в жаркой теплице, вписывались в картину.
— Наверное... наверное, целители думали, что вылечили тебя, но воспаление все еще идет, — он торопился, запинался, слова теснились на языке, не успевая друг за другом. — Нагини была не просто змеей! Так что... разве не логично, что ее укус может вызвать такие последствия? Как воздействие крестража! Понимаешь? Ты понимаешь?
Северус медленно моргнул несколько раз, потом, словно в первый раз, посмотрел на свою изуродованную кожу.
— То есть два дня назад с Лонгботтомом...
— Это могло быть что-то вроде эха — ты же сам сказал, именно Лонгботтом убил Нагини.
Северус все смотрел на место укуса, словно не видя его, потом рассмеялся. Смех зародился где-то за выпирающими ребрами и сорвался с губ, заставив Ремуса содрогнуться.
— Все это время мы думали, что тут пакостит Блэк, — гримаса на лице Северуса придавала ему совершенно безумный вид, — а оказалось, это я! Всего лишь я... План Полукровок... Он не мог ничего показать нам! Даже если бы хотел.
Понимание пришло мгновенно — Северус ошибался. Ремус вспомнил все те случаи, когда думал, что карта просто не срабатывает, например, когда Северус первый раз ходил во сне и его имя было окружено волнистыми линиями, которые он тогда принял просто за пятна. Он жил в доме одного из тех редких людей, которые понимали парселтанг, и все равно не узнал его на бумаге.
Решив, что сейчас не время все это выяснять, он быстро сказал:
— Надо подумать, как привести тебя в порядок. Я могу обратиться в Мунго, пусть пришлют кого-нибудь! А утром мы напишем в Министерство, потребуем разрешение на перемещение в больницу. Но сначала... Ты должен пообещать мне кое-что! — Северус изумленно уставился на него, и он продолжил: — Пожалуйста. Обещай, что постараешься выздороветь!
Северус вздрогнул. Ладонь Ремуса все еще лежала на его с хрипом вздымавшейся груди, но теперь потянул на себя рубашку, закрывая рану и заставляя убрать руку.
— Почему? — спросил он едва слышно.
— Потому что я не верю, что лечение поможет, если ты сам этого не захочешь.
Они смотрели друг на друга в тяжелом душном молчании. Ремус как будто чувствовал в теле Северуса тьму, которая в первый раз подняла голову и расчетливо смотрела на него из глубины черных глаз.
«Знаешь, когда Поттер с друзьями тогда ушли, я несколько часов провалялся на полу в хижине. И все думал — какого черта я вообще принял этот сраный безоар?»
Хотя Ремус сгорал от желания назвать тысячу причин для них двоих, он знал, что все это будет исходить только от него, это были его желания и чувства, которые он уже показал, как мог — словами и поступками. Он больше не искал с надеждой несущих смерть воронов, но искал ли их Северус? Ремус дал ему понять, что существует еще одна возможность, второй шанс для них обоих, и все, что от Северуса требовалось — просто ухватиться за протянутую руку. Жизнь открыла ему одну простую истину: иногда человек сам должен принять решение, сражаться ему или нет, и чтобы победить поселившегося в собственном теле врага, Северус должен был хотеть этого.
После целой вечности тишины плечи Северуса наконец расслабились. Глубоко вздохнув, он откинулся на подушки и пробурчал, обращаясь к лепнине на потолке:
— Ну хорошо, хорошо. Только смотри, чтобы это был специалист по ядам, а не какой-нибудь стажер, иначе я за последствия не отвечаю!
Глава 7
Ремус уже давно стоял у ворот и ждал, пока Андромеда наконец появится. Они не виделись с мая, изредка обмениваясь письмами, так что Ремус очень удивился, получив согласный ответ на свое посланное под влиянием минутного порыва приглашение. Еще больше он удивился, когда Андромеда обняла его, и они вместе отправились к своей цели.
Ремус был здесь в последний раз весной, когда на затенявших маленькое кладбище разросшихся липах только пробивались листья, а сейчас обнаженные деревья дрожали на холодном ветру. То тут, то там в снегу были протоптаны узкие тропинки между могилами, и Ремус шел впереди, пока они не дошли до нужного надгробья. Тонкс была похоронена рядом с отцом, а возле них спали вечным сном поколения их предков.
Андромеда наклонилась, чтобы смахнуть снег с могильной надписи затянутой в перчатку рукой, давая Ремусу возможность незаметно рассмотреть себя. Он не мог избавиться от мысли, что все случившееся наконец стерло даже самое отдаленное сходство между ней и покойной сестрой, как будто для этого было достаточно одной силы воли. Он знал, что Андромеда по просьбе Кингсли участвовала в новом проекте Министерства: нужно было связаться со всеми магглами, родственники которых стали случайными жертвами войны. Еще она поддерживала тех ведьм и волшебников, чьи магглорожденные мужья и жены подверглись гонениям или были убиты.
— Кингсли говорил что-то насчет совместного Рождества в Норе, — вдруг сказала она, выпрямляясь. — Ты придешь?
Ремус покачал головой. Все, от Гарри до Молли, приглашали его в Нору, но он объявил, что проведет Рождество на площади Гриммо вместе с Северусом. Целители обещали, что к тому времени он уже выйдет из больницы.
— В любом случае... Приходи как-нибудь ко мне на обед после Нового года, хорошо?
Ремус вспомнил пришедшее на прошлой неделе извещение о повторном слушании дела Северуса — что-то в письме давало понять, что речь идет скорее о формальности — и, слегка смущаясь, с надеждой ответил:
— Возможно, я приду не один, — тут он вспомнил, с кем разговаривает, и торопливо добавил: — Я понимаю, это слишком странно, конечно...
Андромеда только пожала закутанными в черное плечами:
— Если ты счастлив, я только рада. Дора хотела бы этого.
— А если это будет... хм... мужчина?
Ремус ни с кем еще не разговаривал на эту тему, и сейчас ему захотелось удрать, как испуганный ребенок. Андромеда не выглядела удивленной, лишь слегка приподняла бровь.
— Ремус, я провела всю юность, наблюдая за праздниками чистокровных волшебников. Поверь, меня мало чем можно шокировать!
Смех, к которому примешивалась изрядная доля иронии, сорвался с его губ:
— Увидим.
Но Ремус никак не мог согнать с лица облегченную улыбку. Андромеда улыбнулась в ответ, взяла его под руку, и они вместе двинулись обратно к воротам.
В тот же вечер Ремус собирался навестить Северуса в Мунго. Перед тем, как выйти из дома, он поднялся по скрипучим ступеням на самый верхний этаж и решительно открыл дверь в бывшую комнату Сириуса.
Если бы ему пришло в голову сделать это раньше, он бы, наверное, заметил, что комната не была источником неведомого зла — просто спальня, полная пыли. Присев на кровать, Ремус осмотрелся вокруг, вспоминая о проведенных здесь минутах. Из всех мест в доме он выбрал именно это, чтобы сказать то, что собирался.
— Мне очень жаль, — наконец выговорил он. То, что Сириус не был виноват в странностях, творившихся в доме, не имело значения. То, что Ремус на мгновение был готов поверить в его вину — имело.
Недоверие всегда надламывало их дружбу, вплоть до того, что они готовы были счесть друг друга предателями в смутные дни первой войны. Только теперь Ремус осознал, что он никогда и не давал Сириусу возможности понять, постоянно уходя в сторону и прячась за стеной собственного молчания, никогда не спорил с ним, боясь конфликтов и ссор. Может быть, Сириус, зная его достаточно хорошо, все-таки догадывался, что Ремус что-то скрывает, и подозревал худшее? Было несправедливо после всех этих лет обвинять Сириуса в бесчисленных глупостях их детства и идиотизме взрослых лет — потому что он и сам был в них виноват. Ремус никак не мог отпустить прошлое, цеплялся за него, и это больше говорило о его неуверенности, чем о привидениях в доме.
На дверце шкафа висел знакомый плакат с мотоциклом и лежащей на нем полураздетой красоткой, которая внезапно подмигнула Ремусу. Он усмехнулся и вышел, оставив дверь слегка приоткрытой.
* * *
В больнице святого Мунго полным ходом шла подготовка к Рождеству. Когда Ремус вышел из лифта, в нос ударил запах омелы и имбирных пряников, а из радио на стойке доносился последний послевоенный хит Селестины Уорлок «Я вернусь к Рождеству».
Поскольку Северус все еще номинально считался подследственным, ему выделили отдельную палату. Ремус пробрался через шумную толпу в холле к дальнему крылу, где была комната Северуса, кивнул знакомому аврору, сидевшему перед дверью, и пообещал посторожить, пока тот ходит за кофе. Стоя в коридоре, он заметил, что дверь в палату приоткрыта и оттуда доносятся негромкие голоса. Ремус решил, что там кто-то из целительниц, открыл дверь чуть шире, и очень удивился, увидев Минерву МакГонагалл, которая сидела на единственном в комнате стуле возле кровати.
Насколько Ремус понял из разговора, они встретились впервые после того столкновения весной. Когда он заглянул внутрь, Минерва как раз говорила:
— Мне кажется, уместно принести извинения лично, когда заставляешь кого-то сбежать, выпрыгнув из окна.
— Я не «сбегал», — раздраженно поправил ее Северус. Из-за установленной перед кроватью ширмы Ремус не видел его лица, но вполне мог представить себе выражение. — Это было тактическое отступление, к которому мне пришлось прибегнуть, чтобы не причинить тебе вреда.
— В таком случае позволь мне перефразировать: спасибо, что выпрыгнул из окна ради меня.
Ремусу пришлось отвернуться, чтобы не выдать себя смехом. Когда он повернулся обратно, оба собеседника снова были серьезны.
— Если ты пришла, чтобы извиниться, это совершенно напрасно, — сказал Северус. — Ты действовала так, как считала в той ситуации правильным, и я ни в чем тебя не виню.
— Зато я виню себя, — твердо сказала Минерва. Ее лицо прорезали строгие недовольные морщины, и школьник внутри Ремуса вздрогнул от страха. — Северус, мы работали вместе восемнадцать лет! Я должна была научиться видеть, когда мне врут прямо в лицо.
— Ты не должна была знать. Никто не должен был знать. Альбус...
— Об этом я тоже хотела поговорить с тобой. Ты знаешь, что значил для меня Альбус, но... Почему он не доверился мне, когда речь шла о безопасности школы? Даже если не говорить о тебе и твоем душевном здоровье — и нет, я не считаю это неважным — как насчет учеников? Если бы я знала, что мы оба пытаемся их уберечь, вместо того, чтобы прятать от тебя деятельность Отряда Дамблдора, я могла бы... — Минерва покачала головой и вздохнула. — Альбус сам все время повторял, что не время бороться друг с другом, когда есть общий враг. Я думала, у него хватит ума последовать собственному совету.
В комнате воцарилась глубокая тишина. Ремус все еще не видел лица Северуса и даже не мог себе представить, с каким выражением тот смотрит на Минерву. Наконец он нарушил молчание:
— Мы оба знаем, что это не так. Всего два слова: рождество девяностого.
Минерва вздрогнула так, что даже Ремус заметил:
— Мы же договорились никогда не упоминать о том вечере!
— И я едва не унес эту тайну с собой в могилу.
Губы Минервы знакомо изогнулись, и Ремус готов был поклясться, что она, словно зеркало, отражает усмешку Северуса. В воздухе витало странное чувство — смесь облегчения и осторожной надежды.
Наконец Минерва поднялась:
— Мне пора. Подарки, к сожалению, сами себя не купят.
— Можешь заодно напомнить Ремусу, зачем нужны двери. Он уже пятнадцать минут стоит в коридоре!
Ремус зашел как раз вовремя, чтобы увидеть, как брови Минервы медленно опускаются на положенное им место. Аврор вернулся с двумя чашками кофе и протянул одну из них Ремусу, который, в свою очередь, предложил ее Минерве в качестве своеобразного извинения. Та отказалась, сказав, что уже уходит.
— В любом случае, — обратилась она к Северусу, — если я хоть чем-то могу помочь, ты знаешь, где меня найти. Разумеется, это касается и свидетельства на суде.
Минерва быстро пожала его лежащую поверх одеяла руку и вышла, одобрительно кивнув Ремусу на прощание. Сев на освободившийся стул, Ремус заметил, что пока его не было, на столе появился букет белых гладиолусов. На прикрепленной к нему карточке не было подписи, но по почерку Ремус решил, что цветы прислала Нарцисса.
— А что случилось на рождество девяностого? — поинтересовался он. Сначала казалось, что Северус не собирается отвечать, но потом тот пробурчал:
— Ты когда-нибудь танцевал самбу? Нет? Ну, если ты спросишь у тех, кто в этом участвовал, они тоже скажут, что никогда.
Когда Министерство выдало разрешение, и Северуса доставили в Мунго, сначала его состояние резко ухудшилось — яд, циркулирующий в теле, сопротивлялся исцелению, так что Ремус практически переселился в больницу и спал в палате Северуса. В последние несколько дней лечение наконец-то начало действовать — возможно, потому, что Северус с его помощью составил длинный список необходимых зелий и процедур, заявив, что с уровнем больничных зельеваров вполне можно позвать Лонгботтома делать зелья.
Сейчас Северус сидел на кровати, уже похожий сам на себя, не такой бледный и изможденный, как раньше. Как только Ремус устроился поудобнее, он заявил:
— Никогда не догадаешься, кто меня сегодня навещал! Рита Скитер.
— Не может быть.
На лице Северуса появилось выражение глубокой неприязни:
— Судя по всему, эта... журналистка собирается посвятить третью часть трилогии о директорах Хогвартса мне.
Слегка отойдя от потрясения, Ремус спросил:
— Но... две ее первые книги были опубликованы после смерти Диппета и Альбуса, разве нет? Тогда как...
— Вот и я удивился. Похоже, информация о том, что я все-таки не умер, просочилась довольно поздно, и к этому времени в этой чертовой книжонке был уже готов пролог. Я так понял, Скитер не привыкла выпускать добычу из своих наманикюренных коготков.
— Мне кажется, или ты как-то слишком спокойно к этому относишься?
Северус мрачно пожал плечами:
— Поверь, я уже придумал, как подлить этой стерве мышьяка в чай. Но с другой стороны — что мне терять? Ну будет еще одно собрание всякого бреда на мой счет...
Немного подумав, Ремус сказал:
— А знаешь, это ведь может принести тебе пользу. Домохозяйки всей страны поверят в твою невиновность. И представь себе, сколько маленьких Северусов родится весной... — он больше не мог сдержаться и расхохотался под возмущенным взглядом Северуса.
Ремус задержался почти до полуночи, зная по опыту, что никто не придет ворчать насчет официального времени посещений. Он видел, как особенно молодые целительницы двигаются по палате с круглыми от страха глазами, как будто Северус мог одним взглядом превратить их в лягушек. Естественно, Северус наслаждался этим как мог, играя роль опасного и страшного заключенного. Он даже слегка засучил рукава, чтобы метка мелькала время от времени. Ремус не возражал и даже подыгрывал, мило улыбаясь каждый раз, когда целительницы вопросительно смотрели на него, словно удивляясь, что герой войны делает возле кровати преступника и убийцы.
Заметив, что Ремус принялся широко зевать, Северус в конце концов велел ему убираться. Он встал, потянулся и чуть не потерял равновесие, когда Северус резко дернул его за мантию, побуждая нагнуться.
— Я надеюсь, это не потому, что ты решил еще раз шокировать персонал? — выдохнул Ремус, когда поцелуй наконец закончился. — Или ты считаешь, что у Риты не хватает горячего материала?
— Считай это... ну скажем, прологом, — ухмыльнулся Северус. Ремус вышел на подгибающихся ногах в коридор, пытаясь понять, шла речь о книге или о чем-то еще.
* * *
Северуса выписали рождественским утром. Ремусу удалось, не без помощи заглянувшего в больницу Гарри, убедить охрану, что Северус не исчезнет в неизвестном направлении, едва выйдя на улицу, так что его совершенно не обязательно провожать. Поэтому они просто вышли на зимнюю улицу через витрину, как обычные люди.
Ни один не горел желанием немедленно аппарировать обратно на площадь Гриммо, и они пошли пешком. Ранним утром праздничного дня улицы были почти пусты, и они в своих маггловских темных одеждах никак не выделялись среди немногочисленных прохожих. Впервые за долгое время Ремус подумал, что он мог бы представить свою жизнь здесь, вне мира, который когда-то очаровал его своим волшебством, а теперь стал тесным и неудобным, как севший при стирке свитер. После часовой прогулки они оба слишком замерзли, чтобы продолжать, и зашли в первый попавшийся переулок, где Ремус взмахнул палочкой, вызывая «Ночной рыцарь». Автобус, к счастью, тоже был почти пуст, и они сбежали от любопытных взглядов водителя и кондуктора на заднюю скамейку за занавеской.
— И как меня угораздило поселиться в одном доме с двумя самыми известными личностями магического мира? — спросил Ремус, когда «Рыцарь» дернулся с места и им пришлось схватиться друг за друга. Северус оперся на него и смотрел сквозь заднее стекло, как ряд машин, сквозь который они проехали, становился на свое место.
— Я же говорил, ты всегда предпочитал сомнительные компании.
Ремус усмехнулся, чувствуя, как невообразимая, незнакомая легкость зарождается где-то в груди. «Вот, — подумал он вдруг, поняв наконец, почему они оба выжили. — Вот же оно...», но в этот момент резкий поворот швырнул его прямо в объятья Северуса — и он рассмеялся, чувствуя себя абсолютно свободным.
@темы: перевод, Неприкаянные, снюпин
-
-
05.09.2018 в 16:07в который раз душа затребовала погружения в мир гарри поттера. начала смотреть прошлые ФБ, где что не было прочитано. и решила попытать удачу с вашим переводом. совершенно неприлично визжу, потому что во-первых, я не снюпинист, во-вторых, и ни думала, что увижу перевод с финского, в-третьих, текст совершенно чудесный. с такой тягучей мистикой и с очень непростыми взаимоотношениями, которые постепенно теплеют. про движение вперед и расставании с демонами. настроение у работы замечательное, как раз к осеннему воздуху. не могла оторваться!
Спасибо за перевод! вы молодец, надеюсь, еще будете переводить, особенно такие отличные вещи. также хочется верить, что автор знает, как его текст нравится поклонникам ГП и в других странах)
-
-
05.09.2018 в 16:12