Пять лет, джен

[gavry1]

Этот текст занял первое место в Снейпофесте на фф.ме (в номинации "Глаза б мои не видели этого праздника"). Идея была моя, а писали со мной  Likoris и  Tarabuca. Так что победа разделена с ними, и еще с нежной бетой  nooit meer. А вот и сам текст

Пять лет

Сначала появились звуки. Голоса, голоса… слов он разобрать не мог, все сливалось в невнятный шум, от которого кружилась голова. Потом выделился мужской голос — обладатель его, вероятно, был молод, взволнован, и оттого голос звучал неразборчиво… Или просто у него самого что-то со слухом? Надо бы подойти поближе. Но он остался стоять на месте, прислушиваясь и принюхиваясь. Запахов не было. Совсем. И это показалось совершенно неправильным, хотя в чем именно неправильность, он не понимал. Запахи должны были окружать его, он это знал, и их отсутствие тревожило.
Потом оказалось, что у него закрыты глаза, и он их открыл. Делать этого, как выяснилось, не стоило — потому что ничего не изменилось. Вокруг царил мрак — полный, непроницаемый, он никогда не видел и не ощущал настолько глубокой темноты. В ней не было не то что света — ни намека на свет, ни отблеска. Хотя нет, откуда-то снизу пробивалась слабая-слабая ниточка, но она терялась в окружающей его мгле, которая от этого становилась еще непрогляднее. Тьма не была страшной, она была… Она просто была. Он пошарил вокруг — пустота. Ничего не было, ничего, кроме звука слегка запинающегося мужского голоса. Так что он снова закрыл глаза и принялся ждать и слушать, пытаясь все-таки разобрать хоть что-то. На его счастье, молодой голос замолчал, и после заполненной гулом и шорохами паузы ему на смену пришел женский, хорошо поставленный, четко выговаривающий слова. Слова были смутно знакомы, голос, впрочем, тоже. Он явно слышал эту женщину не в первый раз — почему-то в памяти всплыли уложенные в строгий пучок черные с проседью волосы, очки в тонкой оправе, поджатые сухие губы. Имени он не помнил. О чем она говорит? Отдельные слова доходили до него сквозь гулкую темноту, но общий смысл мучительно ускользал, заставляя злиться, кусать губы, не чувствуя боли, и еще больше напрягать слух.
— В этот день… мы помним… скорбим… те, кто сделал для победы… его вклад… директором Хогвартса… он снова с нами...
Слово Хогвартс показалось самым знакомым из всех. Самым важным. Оно явно что-то значило для него — что-то очень хорошее и очень плохое одновременно. Пока он пытался понять, отчего так странно защемило в груди, что-то изменилось. Нет, не так — изменилось все. Темнота ушла, и появился свет, безжалостный, режущий глаза, выбивающий дыхание из груди. Вместе со светом на него обрушился водопад звуков — взволнованные возгласы, топот ног, шорох мантий, аплодисменты. И имя. Короткое, похожее на пощечину или удар хлыста имя, произносимое на разные лады. С восхищением, презрением, удивлением. Его имя? Наверное, его.
Прикрыв глаза рукой, он сделал шаг вперед. Еще. Осторожно, медленно. Опустил руку, открыл глаза… Свет, отражавшийся от многочисленных окон, слепил, глаза слезились, но он упрямо всматривался перед собой, пытаясь разобраться в множестве лиц, молодых и старых, радостных и равнодушных, знакомых… По большей части знакомых, да. Он всех их где-то видел — и заросшего бородой гиганта, и стоящего рядом с ним хитро улыбающегося карлика, и женщину в огромных очках и разноцветных шалях, и еще одну, смуглокожую, в яркой мантии, с гладко зачесанными черными волосами. Они стояли плотной кучкой, переговариваясь, не сводя с него взволнованных глаз. Чуть дальше — еще лица, молодые и постарше, сливающиеся в одну колышущуюся массу. И все смотрели на него… Смотрели так, что захотелось отвернуться и уйти — быстрым, торопливым шагом, слушая, как эхо шагов что-то шепчет в окружающем полумраке. Но он остался, подошел еще ближе.
При виде стоящего чуть поодаль черноволосого молодого человека в круглых очках рука сама метнулась к горлу — там должна была быть теплая липкость крови или хотя бы грубая ткань плохо заросших шрамов. Откуда-то он знал, что должна, при виде зеленых глаз с непонятным выражением шею пронзило эхо давней боли… Но кожа под твердым воротничком почему-то была гладкой. Прохладной и какой-то чужой. Не его…
— Северус, — женский голос, который он уже слышал в темноте, чуть дрогнул, — добро пожаловать обратно в Хогвартс. С возвращением!
Кажется, Северус — это он. Да. И короткое хлесткое “Снейп”, которое было раньше, тоже относилось к нему. Северус Снейп. Он сделал еще несколько шагов, пока не уперся в незримую преграду. Протянул руку, не обращая внимания на перешептывания вокруг, провел кончиками пальцев перед собой — преграда никак не ощущалась, ее не было видно, она просто не пропускала его, отделяя от остальных. Наконец догадавшись оглядеться вокруг себя, он увидел знакомое кресло. Кожаное, удобное, глубокое. В нем он любил коротать редкие минуты отдыха в тот проклятый год, когда был директором. Он был директором Хогвартса, да, а Хогвартс — это школа, в которой… Стоп! Не может быть, это кресло в припадке бешенства сломал Кэрроу. Нет, нет, нет!!! Он так мечтал о мирной жизни, он так хотел сидеть у камина и читать те книги, что все время откладывал на “после войны”! Да, и книги были тут. Целая стопка.
— Северус, ваш портрет… Гарри добился…
— Что?
Он резко обернулся, Минерва МакГонагалл — теперь он вспомнил и ее тоже! — сочувственно смотрела на него. От ее взгляда Снейпа затошнило. Портрет… Какой портрет? Он снова прикоснулся к шее: последнее, что он осознавал — рвущие плоть зубы, уходящая вместе с кровью жизнь, зажимающие рану ладони, свое жалкое “Посмотри на меня...”
Как же он сразу не догадался, что “после войны” для него так и не наступило? Вот оно, объяснение всем его ощущениям, отсутствию запахов, странному барьеру между ним и окружающими. Он — портрет… Он умер.
Жизнь, с ее победами и поражениями, удачами и разочарованиями осталась им, живым. А как же он? Почему так? Какая злая ирония… Закрыться в панцире собственной нелюдимости, чтобы помочь победить этому взъерошенному воробью Поттеру, надолго забыть о самом себе, желаниях, надеждах и чаяниях, чтобы другим было легче жить, осуществлять свои мечты, откладывать на потом саму жизнь. Откладывать, чтобы никогда ее не увидеть.
Он неуклюже плюхнулся в кресло и остался безмолвным свидетелем мероприятия в память о себе. Гости, набившиеся в кабинет, когда-то впустивший его, говорили о нем, о тяжелых временах, которые, не без его помощи, остались в прошлом, о неоднозначных оценках его поступков, о готовящемся праздновании годовщины Победы — именно так, с большой буквы. Слова смешивались в гомон, которого Северус Снейп слышать не хотел. Это теперь не его жизнь, чужая. И победа — не его, что бы они не говорили. Поэтому он просто закрыл глаза — если не смотреть, можно притвориться, что ничего этого нет, что он просто сидит в кресле и ждет очередного урока зелий… Можно не думать о том, что случилось, ведь очевидно, что Поттер все-таки победил. Значит, он умер не зря. И воспоминания Поттеру передавал не зря. Это должно послужить утешением… наверное.
— Профессор Снейп? — голос Поттера почти не изменился. Сам Поттер повзрослел, а голос — нет, так что открывать глаза он не стал. Обойдется! Поттер позвал его еще несколько раз — мальчишка всегда был настойчив, когда не надо — но потом все-таки сдался. Хлопнула дверь. Кажется, он остался один…
— Какой молоденький, — вздохнул совсем рядом женский голос. — Совсем мальчик!
— Нарушение субординации, Дайлис! Это не по правилам… Портрет директора должен быть начат при жизни, а тут...
— Тише, Декстер! Разбудите… Мальчику и так досталось. Финеас, проснитесь! У нас пополнение. Финеас! Армандо, где Альбус? Надо его позвать...
Портреты. Портреты бывших директоров Хогвартса обсуждали его — пополнение. Жалели, радовались новому лицу, несколько раз даже прозвучало с гордостью сказанное “Слизерин”. Он стал теперь одним из них — таким же бывшим директором. Если прикинуться спящим, им надоест, его оставят в покое, и он сможет спокойно подумать…
— Северус, — нет, этот голос игнорировать не получится. — Северус, я знаю, что вы не спите. Нам надо поговорить… У нас все получилось, Гарри смог победить Тома — я всегда говорил, что великая сила любви…
Слышать интонации Дамблдора, настойчивые, мягкие, заползающие в уши было невыносимо! Он уже хотел встать и уйти в нарисованную полутьму за спиной, как дверь снова распахнулась, пропуская его коллег — бывших коллег, у него теперь все бывшее, надо запомнить, — во главе с Минервой МакГонагалл. Теперь директор она, и кабинет этот ее. И Хогвартс.
— Северус, мы рады, что вы снова с нами, — старая соперница взволнованно смотрела на него поверх очков. — В преддверии знаменательного праздника, дня нашей общей победы, ради которой вы пожертвовали собой…
— Сколько? — перебивать невежливо, да. Плевать! Он не знал, как спросить... — Сколько времени прошло после победы над Темным Лордом? Сколько лет я мертв? Много, судя по повзрослевшему Поттеру и остальным.
— Пять лет, Северус. Гарри очень старался, но вы же понимаете, министерская бюрократия...
Пять лет… Значит, ему исполнилось бы — сколько, сорок три? А где он был эти пять лет? До того, как появился на портрете, потому что Поттер так решил? Он огляделся: взгляды директоров, сочувствующие и любопытные, давили, были неприятны, в год его директорства — пять лет назад! — никто из них не заговаривал с ним, кроме разве что Финеаса Блэка и Дамблдора… Но быть в одной комнате с Дамблдором, довольно разглаживающим бороду, хотелось меньше всего. Дамблдор опять завел речь — о победе, объединившей магическую Британию, о школе, ставшей оплотом новой жизни, о том, как они все рады видеть “дорогого Северуса”... На “дорогом Северусе” он не выдержал.
— Директор МакГонагалл, — игнорируя Дамблдора, обратился он к Минерве, — могу я… попросить об одолжении?
Дождавшись удивленного кивка, он продолжил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже:
— Я хочу, чтобы меня… мой портрет убрали отсюда.
— Убрали? Но, Северус, ваше место здесь, среди нас! Мы празднуем победу, для которой вы так много сделали. Вы были директором Хогвартса в один из самых сложных периодов его истории, ваш вклад…
Если Дамблдор не замолчит… Очень хотелось перебраться в раму Альбуса и сделать что-нибудь — ударить, например. За все сразу. А что, ему теперь можно, он же умер! Ему теперь все можно…
— Минерва, я вас прошу! — он не смотрел ни на Дамблдора, ни на бывших коллег, только на нее, постаревшую за прошедшие пять лет, но по-прежнему гордо держащую спину. — С этим кабинетом у меня связаны… не самые приятные воспоминания, поймите же! Я не хочу оставаться тут. Не хочу! Перенесите портрет в подземелья. Могу я хотя бы после смерти выбрать, где мое место?
Не хватало еще сорваться в истерику… Вопящий портрет — зрелище не для слабонервных. Но, кажется, сработало, Дамблдор замолчал, а Минерва, покосившись на остальных преподавателей, не слишком уверенно кивнула.
— Да, но… Мне бы не хотелось лишиться вашего общества, Северус… И скоро пятилетие победы, как же без вас… Но если вы настаиваете…
Он настаивал. Спуститься в подземелья лично директор МакГонагалл, разумеется, не могла — поэтому пришлось ждать, когда она “распорядится”. Ждать, стараясь не обращать внимания на разглагольствования Дамблдора и сплетни остальных портретов.
Если Северус Снейп думал, что его приключения закончились, то он ошибался. Нет, он не знал, кому в голову пришла такая гениальная идея — МакГонагалл благоразумно не явилась, хотя, возможно, она действительно была занята подготовкой к празднеству. Он ждал Филча — в конце концов портретами в школе занимался именно завхоз, а пришел… Лонгботтом, вытянувшийся и раздавшийся в плечах, почему-то в профессорской мантии. Выглядел он странно по-лонгботтоновски, что абсолютно не шло его сильно изменившейся за последнее время внешности, и это сначала порадовало, а потом только разозлило Снейпа. В конце концов, он теперь всего лишь портрет и не может ни баллы снять, ни отработку назначить, за что его бояться-то?! И что вообще Лонгботтом здесь делает?
— Лонгботтом, какого… Что вы себе позволяете? Немедленно повесьте меня на место, уроните! Или вы решили так отомстить? Лонгботтом, вы оглохли? Я к вам обращаюсь! Не трогайте портрет, идиотский мальчишка!
Единственным плюсом существования в виде портрета оказалась невозможность поседеть, иначе к тому времени, когда Лонгботтом наконец опустил его на пол, его волосы были бы серого цвета... да и кожа тоже.
— Ну вот и все! — чуть запыхавшись, Лонгботтом отошел от него, явно любуясь плодами своих трудов. — Вам тут удобно, профессор? Я подумал, вам понравится это место, тут… спокойно. И гостиная слизеринцев недалеко, будет не так одиноко. Или вы хотите поближе к кабинету зельеварения? Я могу перенести, мне не сложно!
— Нет! — он вцепился обеими руками в спинку стула, будто это могло помочь, вздумай Лонгботтом нести его дальше. — Оставьте тут. Меня все устраивает. Б… Благодарю, Лонгботтом, можете идти.
Лонгботтом, однако, уходить не спешил. Он прислонился к противоположной стене, словно собирался провести здесь Мерлин-знает-сколько времени, и принялся рассказывать о том, как Поттер победил Волдеморта, а он сам отрубил голову змее. О судьбе Пожирателей смерти — кто-то погиб, кто-то попал в Азкабан, кто-то уехал из страны. О том, как они вместе с Уизли и Поттером учились на курсах авроров, потом он бросил и стал помогать Помоне Спраут, пострадавшей во время битвы, а потом и мастерство получил, теперь вот сам преподает…
— Могу себе представить, — пробурчал Снейп, усаживаясь в кресло. — Зачем вы мне все это рассказываете?
Лонгботтом пожал плечами.
— Я думал, вам будет интересно. Нет? Ну ладно, вы устали, наверное. Отдыхайте, профессор Снейп. Я приду завтра, ладно?
Завтра? Какое еще завтра, зачем? Только общества Лонгботтома ему в этом странном посмертии и не хватало!
Но, как бы то ни было, он обрадовался, увидев в конце коридора высокую фигуру. Слизеринцы были ему практически незнакомы — в год директорства у него не хватало ни времени, ни сил заниматься факультетом Слагхорна, а его последние первокурсники были заняты исключительно подготовкой к экзаменам и не спешили общаться с бывшим деканом… Студенты смотрели на него, перешептываясь и подталкивая друг друга локтями, но вступать в общение не спешили. Так что у него было время подумать — слишком много времени, на самом деле. А с Лонгботтомом, который быстро шел прямо к нему, можно было бы хоть поговорить. Но не признаваться же в этом!
— Добрый вечер, профессор, — Невилл прислонился к стене, точно в том же месте, что и вчера. — Как у вас дела?
— Ничего глупее спросить не придумали, Лонгботтом? Какие у меня могут быть дела?
— Ну мало ли!
Лонгботтом помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом снова заговорил — на этот раз он рассказывал о Хогвартсе, о его восстановлении, об изменениях, внесенных директором МакГонагалл, о своей работе — преподавать оказалось сложнее, чем он думал. Помимо воли Снейп принялся прислушиваться к нему, отвечать.
— Зачем, Лонгботтом? — спросил он, когда тот наконец собрался избавить его от своего общества. — Зачем вам это все?
— Я не знаю, — смущенная улыбка в ответ. — Я просто… Мне просто жаль, что так все вышло, профессор.
— Мне тоже, Лонгботтом, — вполголоса произнес он в удаляющуюся спину. — Мне тоже.
— Завтра… — Невилл стоял на своем обычном месте — и когда оно успело стать “его местом”? — Завтра годовщина победы, профессор. В Большом зале будет праздник. Директор МакГонагалл хотела пригласить вас лично, но она очень занята. А директор Дамблдор просил передать, что с удовольствием разделит с вами свою раму, если вы решите присоединиться… Или я мог бы перенести вас, а потом…
— Лонгботтом! — тот замолчал, словно подавившись фразой, напомнив чем-то, к удовольствию Снейпа, себя самого десятилетней давности. — Я вам не девушка и не портрет любимого дедушки, чтобы меня на руках таскать!
— Но праздник… Годовщина…
— Мне сказать вам, где я видел эту вашу годовщину? Или сами догадаетесь?
При виде виноватого лица Лонгботтома накатившая было злость схлынула мутной волной, оставив усталость и раздражение… Лучше бы чертов Поттер просто дал ему остаться там, где он был — где бы это ни было. Чертов Поттер, который не соизволил даже навестить его, видимо, решив, что они в расчете!
— Идите, Лонгботтом, готовьтесь к своему празднику… Идите!
Весь следующий день он невольно прислушивался, хотя и знал, что в подземелья не доносятся звуки из Большого зала, и ждал… Чего? Сам не знал. Кого? Ну не Поттера же. И явно не Лонгботтома… Поэтому явление слегка покачивающегося Невилла вызвало желание протереть глаза. Можно было конечно предположить, что празднование уже окончено, но ни при жизни, ни в странном своем посмертии Снейп не привык заниматься самообманом.
— Не спите? — стараясь как можно четче выговаривать слова, спросил Лонгботтом. — Хотя вам, наверное, теперь и не надо.
От такой наглости Снейп буквально онемел, не нашелся с ответом, что позволило Лонгботтому продолжить.
— Я вот тоже не сплю, особенно в такие дни, когда вспоминаю. Мертвые, они ведь приходят, — он неуклюже сполз по стенке, садясь на холодный пол. — Как вы с этим жили?
— Лонгботтом, а вам не хватит? — Снейп покосился на полупустую бутылку, к которой приложился его бывший ученик. Тоже захотелось выпить… Но портретам вроде как не положено. Интересно, от нарисованного огневиски можно опьянеть?
— Да ладно вам, профессор, — горько усмехнулся Лонгботтом, — хватит, не хватит. Какая разница?
Нет, он конечно мог возразить и мог найти доводы, логичные и убедительные, но ради чего и вообще имел ли он право теперь? Лонгботтом взрослый совершеннолетний маг и может сам решать, где и как ему проводить праздники. К тому же он слишком хорошо понимал Лонгботтома, и пусть Снейп, ставший портретом, не самая приятная компания — это явно лучше, чем пить в одиночестве.
— Они говорят, надо идти дальше. Жизнь продолжается и все такое… Гарри вон женился на Джинни, знаете? И Рон с Гермионой сыграли свадьбу. Тебе, говорят, тоже надо… Веселятся там сейчас, министр речь произнес. Я посмотрел-посмотрел, да и к вам пошел. Так что-то противно стало все это видеть… Понимаете, профессор? Хотя вы, наверное, понимаете...
Лонгботтом был пьян — определенно, пьян. Видеть бывшего студента в таком состоянии казалось странным и почему-то забавным. Почему именно Лонгботтом решил вдруг составить ему компанию?
— А давайте я вас к себе в комнату перенесу? — от озарившей его мысли Невилл поставил бутылку и даже попытался встать. Ему это почти удалось…
Снейп на секунду прикрыл глаза. Еще чего не хватало! Хотя... у такого предложения были, конечно, свои минусы — но ведь были и плюсы. По крайней мере у него появится постоянный собеседник, пусть даже и Лонгботтом. Его еще, возможно, удастся спасти от алкоголизма...
Он не признавался в этом даже самому себе, но в слизеринских подземельях было откровенно… скучно. Студентам было не до него… Компанию ему составлял разве что Кровавый Барон! Но слушать его стенания быстро надоедало. И мысли, слишком много мыслей и воспоминаний. А Лонгботтом… С ним, как оказалось, можно поговорить. Просто поговорить, он никогда не думал, что это настолько важно. Так может быть, все-таки…
Будто ныряя в ледяную воду, Снейп набрал в грудь воображаемого воздуха:
— Ладно, несите. Только не уроните спьяну! Лонгботтом, слышите, что я говорю?
Но Лонгботтом уже не слышал абсолютно ничего — он сладко похрапывал, используя вместо подушки собственный кулак.